"Старшая сестра" - читать интересную книгу автора (Яхиро Фуми)ПродажаЯ училась в девятом классе, и оставалось всего несколько дней до начала зимних каникул. Однажды вечером, вернувшись домой, я застала мать понуро сидящей у порога. С утра она ходила перебирать уголь, но, видно, уже давно пришла – на ней была ее обычная шерстяная накидка, серые брюки и недавно купленные деревянные гэта. Не двигаясь, она мрачно смотрела на свои ноги; казалось, она сидит так уже много часов. – Что случилось? – Я заглянула ей в глаза. Мать медленно подняла голову, будто преодолевая неимоверную тяжесть, и с трудом проговорила: – Кунио нашелся… – Что? Где? – На шахте Тауэ в Югэте, – нервно ответила мать, теребя свои прямые, рассыпающиеся волосы. Ей было только сорок пять, но, измученная бедностью, она казалась лет на десять старше. Сидя без сил у порога, она была похожа на старуху, сгорбленную от работы на шахте и шитья. – Он что, работал в шахте? С таким здоровьем?! – Да. И вот, свалился. Начал харкать кровью. Этот неслух, – ворчливо сказала мать. – Харкает кровью? Это серьезно? Ты ездила к нему? – испуганно спросила я. – Ездила. На этот раз выкарабкался. – Он в больнице на шахте Тауэ? – Да разве там есть больница? На этой-то шахте! – А где же он? – В городской больнице. Но он там недолго пробудет. Его надо перевозить в туберкулезную больницу. – А где есть туберкулезная больница? – В Иидзуке. Больница Кахо в Иидзуке. – Нам нужно будет ехать в Иидзуку? – Не знаю. Может, они сами его перевезут. – Значит, туберкулез… Я присела рядом с матерью и вздохнула. – Деньги! Нужны деньги! – закричала вдруг мать. Я посмотрела на нее с испугом – уж не сошла ли она с ума? Взгляд у нее остановился, пересохшие губы дрожали. – Мамочка! – я крепко сжала ее руку. Она пришла в себя, поморгала и глубоко вздохнула. – Надо придумать, где взять деньги, – упрямо повторила она. Потом с трудом поднялась. – Куда ты? – спросила я, тоже вставая. Мать посмотрела на меня отчаянным блуждающим взглядом: – Хочу сходить к Таминэ. – Не ходи к Таминэ, он ведь сдерет огромные проценты. – Я испуганно схватила мать за рукав. – Пусти. Ерунду ты говоришь. Она сердито посмотрела на меня, вырвалась и ушла. Я закрыла за ней дверь и вошла в пустую комнату. Старший брат работал во вторую смену и был в шахте, младший бросил дома портфель и пошел гулять. Дом не отапливался и совсем промерз. Слышно было, как у соседей играет радио: доносилась «Песенка погонщиков». Я взглянула на дырявые татами. Раньше здесь, у алтаря, лежал футон, на котором спал Кунио. От лекарств и чая на полу остались черные пятна. Ясно вспомнился брат, тихо сидевший в углу и мурлыкавший себе под нос, мастеря цветы. Он нашелся, но уже в больнице, с туберкулезом, и опять нужны деньги! Отчаяние охватило меня. Я застыла посреди комнаты. Мать отправилась к Таминэ. А ведь мы и так еще не расплатились с долгами – чем же будем отдавать, если она займет еще? В конце каждого месяца мать бегала от кредиторов, бывало – даже пряталась в шкаф. И тогда оправдываться приходилось мне. Интересно, сколько нужно денег? Наверно, тысяч пять, а может, и все десять? Такую огромную сумму Таминэ не дает в долг шахтерам из Коямы, где платят талонами, да и шахты стали прикрывать в последнее время… Я ясно представила себе, как измученная, сгорбившаяся, едва держась на ногах, мать вернется домой… Я скинула пальто, натянула старенький свитер и надела фартук. С шумом открылась входная дверь. Я раздвинула сёдзи и выглянула в прихожую. – Эй, Сэцуко, ты уже дома? Это пришел Хидэо. Он уже учился в седьмом классе и страшно гордился тем, что перерос меня на полголовы, – потому и разговаривал со мной как с маленькой. – А что? – спросила я, беря корзину. – Ага, идешь на распределительный пункт? Купи мне на талоны тапочки. Смотри, мои совсем порвались, дыры сплошные. Хидэо сел на приступку, снял тапочки и протянул их мне. – Тапочки там не продают, – сказала я, отворяя шкафчик для посуды. В нем было полно талонов. Талон на одну иену, на пять иен, на десять иен, на сто иен. Маленькие шершавые клочки бумаги, размером меньше иены, на них напечатано «денежный талон» и название шахты – Окадзаки. – До каких пор они будут дурачить нас с этими липовыми деньгами? – пробормотала я. – Не понимаю. – Брат с недоумением посмотрел на меня и спросил: – А когда будут продавать тапочки? – Уже не будут. Ни тапочки, ни резиновые сапоги. На распределительный пункт почти не привозят товары с тех пор, как перевели нас на талоны. Вот шахтерские сапоги – пожалуйста. – Дурочка, разве пойдешь в таких сапогах в школу? – Брат рассмеялся. Он заглянул в шкафчик: – Ух ты, сколько их накопилось! – Покупать нечего – вот они и скапливаются. Сейчас, в пять часов, уже и идти нечего – не осталось ни рыбы, ни овощей, – буркнула я и поставила корзину на место. – Почему это? – Продукты там не залеживаются. Возьми хоть рис – его не купишь, если не займешь очередь с семи утра. Ты этого ничего не знаешь – спишь, а я встаю чуть свет и иду за рисом. – Да ну? А я ничего не знал. Теперь буди меня. Я притащу его целый мешок. – Дурачок! Кто тебе столько даст! Отвесят сколько положено на одного. – Это почему? – Откуда мне знать почему? Пойди к управляющему и спроси. Я прошла на кухню. В коробке под раковиной еще было немного картошки и лука. Я взяла несколько картошин и, еще не зная, что приготовить, начала чистить. Потом решила сварить кашу. Мать вернулась в восьмом часу. Я поставила на стол три порции пшеничной каши с соусом из карри, без мяса. Мать молча взяла ложку и, мрачно потупившись, начала есть. Значит, не удалось ей достать денег, подумала я и тоже молча уткнулась в тарелку. Только брат, который ничего не знал, без умолку болтал о тапочках. Сразу после ужина мать, как обычно, уселась за шитье под электрической лампочкой без абажура. Я пододвинула к ней маленькую печку, поставила на нее чайник и принялась убирать посуду. Хидэо ушел к приятелю одолжить ножик для урока труда. Я сполоснула посуду, промыла рис на завтрак, сходила к колонке за водой и, наполнив ведра, вернулась в комнату. Мать окликнула меня. – Что? – спросила я, задвигая сёдзи, присела рядом и протянула руки над печкой. – Завтра утром по пути в школу зайдешь на почту и пошлешь телеграмму Ко-тян, – сказала мать, продолжая шить. – Телеграмму? Какую телеграмму? – спросила я, потирая руки. – Напиши: Кунио при смерти. – Кунио правда умирает? – испугалась я. – Пусть бросает свое патинко. Если в телеграмме написано «при смерти», ее легко отпустят, – не унималась мать. – Зачем тебе надо, чтоб сестра ушла с работы? Я никак не могла понять, куда она клонит. Ничего не ответив, она упрямо сжала губы и продолжала шить. Куда она хочет пристроить сестру, когда та уйдет из патинко? Я так и впилась глазами в непривычно холодный, неприступный профиль матери. И вспоминала, как она вернулась домой, погруженная в какие-то мрачные мысли, как ела, не проронив ни слова. Верно, ей не удалось занять денег у Таминэ. Это уж точно, подумала я. А раз так, что же тогда? Я дошла, размышляя, до этого места и вдруг так и ахнула. Я поняла! И снова пристально посмотрела на мать. Ее угрюмый взгляд по-прежнему не отрывался от иголки. Я ужаснулась. Мать с Таминэ собираются продать сестру в один веселый дом[3] в Симоно-сэки. Таминэ не только давал деньги под проценты, но и зарабатывал другим грязным делом – поставлял женщин в увеселительные заведения. Разговоры об этом я слышала в нашем поселке. Даже до меня, школьницы, доходили слухи о том, что кто-то взял в долг у Таминэ и, не сумев вернуть деньги, продал дочь и жену. Это были не просто разговоры, я потом узнала, кого продали в этот веселый дом в Симоносэки, куда вели яркие красно-золотые ворота в китайском стиле. Наверняка Таминэ сказал матери, что денег он ей дать не может, но если та согласится отдать дочь в Симоносэки, то он постарается ей посодействовать. В прошлый раз, дав нам денег в долг, он вместо процентов забрал сестру к себе к няньки. Потому-то, наверно, вспомнив, какая она красивая и молодая, он заговорил о ней с матерью. Я задумалась: что же сделать, чтобы не отдавать сестру в Симоносэки? Отойдя от печки, я подсела к матери: – Мам, послушай. Мать молча подняла лицо и с подозрением покосилась на меня. Я придвинулась к ней и очень серьезно сказала: – Через четыре месяца я кончу школу. Пойду учиться в какую-нибудь швейную мастерскую, выучусь, буду много зарабатывать. Не забирай сестру из патинко, ладно? – Ну что ты мелешь! – недовольно отмахнулась мать, а я, не помня себя, теребила лежавший у нее на коленях кусок материи для хаори. – И я могу работать там же, в патинко, где сестра. Вдвоем мы будем зарабатывать много денег. Давай так и сделаем, а? – Ну чего ты болтаешь? Никак в толк не возьму, о чем ты говоришь. Мать сделала вид, будто действительно ничего не понимает, и нарочито медленно поправила подставку для шитья. – Не понимаешь? Тебе же Таминэ предложил отправить сестру в Симоносэки! Я все поняла! – возмущенно выпалила я, и мать, сердито взглянув на меня, вдруг сказала: – Ничего не поделаешь. Кунио надо класть в больницу. Да и долгов у нас полно. А где ты будешь работать, когда кончишь школу, – в патинко или где еще, – об этом рано говорить. Некуда нам деваться, и я решила: Ко-тян поедет в Симоносэки. На следующее утро я пошла на почту, послала телеграмму и тут же отправилась в школу. Но я все время думала о сестре, и никакая учеба не шла мне в голову. Вечером я примчалась домой и увидела, что сестра одиноко сидит у печки, даже не сняв пальто. Знает ли она, в чем дело? Я с тяжелым сердцем вошла в комнату, боясь посмотреть ей в глаза. – Сестрица, ты приехала? – задала я дурацкий вопрос – и так же ясно! – и бросила школьную сумку на «стол». Сестра без улыбки взглянула на меня: – Я ездила в больницу, к Кунио. – Да? Ну и как он? Я все избегала встретиться с сестрой взглядом. – Исхудал, на себя не похож, – вздохнула сестра, открыв дверцу в печке и раздувая огонь. Я повесила пальто на гвоздь. – Я тоже поеду к нему в это воскресенье. – Съезди. – А где мама? – спросила я, надевая фартук. – В Готодзи. Поехала взять мои вещи и жалованье. Вот оно что. Значит, сестра согласилась ехать в Симоносэки? С горьким отчаянием я опустила голову и стала медленно завязывать тесемки фартука. Опустив глаза, я выскользнула из комнаты и задвинула сёдзи. – Сэцуко, – позвала сестра. – Что? – спросила я, ставя на пол ведро с водой. – Пойди-ка сюда. Я подошла к сестре. Она притянула меня к себе, заглянула мне в лицо и как-то виновато спросила: – Почему ты все время прячешь от меня глаза? – Что? – переспросила я, но тут же снова отвела взгляд в сторону. – Ты все знаешь? – спросила она недовольно. Я молча потупилась. – Ведь знаешь? – в голосе у сестры прозвучала нежность, и она схватила меня за руки. Меня захлестнуло теплом, исходившим от ее рук, они жгли меня даже через рукава свитера. Я отчаянно прижалась к ее груди. – Дурочка. Нечего плакать. О чем ты плачешь, – сказала сестра почти шепотом, обнимая меня. Я всхлипывала, а она гладила меня по спине и все говорила и говорила, уговаривая скорее не меня, а самое себя. – Волноваться нечего. Где бы твоя сестра ни работала – все будет хорошо. Бояться не надо. Я прижала мокрое от слез лицо к ее груди, и было слышно, как неровно бьется ее сердце. |
||
|