"" - читать интересную книгу автора (Юрьевна Вико Наталия)

20

Хрустящий мелкий гравий под ногами. Приторный аромат жасмина. Изящный изгиб реки. Желтые леденцы одуванчиков, щедро рассыпанные на зеленой скатерти еще влажной от росы травы. Березовая роща на холме, освещенная мутным утренним солнцем. Далекий голос меланхоличной кукушки. Сонная ворона, задумчиво взирающая с головы безрукой мраморной нимфы на суету воробьев около лужи. Церквушка без креста с надписью "Склад инвентаря". Кумачовое полотно с огромными белыми буквами: " Коммунист не имеет права болеть!", растянутое над входом в особняк с облупившимися колоннами.

– Товарищ, как пройти к главному врачу?

– Прямо по коридору - и направо. И запишите фамилию в книге посетителей!

– Гражданочка, не ступайте по ковру! Идти надобно у перилов рядом с ковром. На то и перилы, чтоб рядышком идти, а не посередке. Ковров на всех не напасешься!

– Эй, товарищ гражданка, наденьте тапочки! У нас - борьба за стерильность!

– Товарищ, к главврачу надо записываться за два дня. И что, что далеко? Приехали, записались, через два дня снова… Василь Василич, я гражданку не пускаю, а она…

– Как говорите фамилия? Ракелов? Вы, собственно, кто? Родственница? Только узнали? Издалека приехали? А… Да… Совсем в параличе. Не разговаривает, но вроде все понимает. Ну, хорошо. В виде исключения. Проходите, но недолго. Маша, проводите к Ракелову.

– Он сейчас на веранде… У него ванны из кислородной среды.

– Маша, это называется "воздушные ванны", сколько раз…

– Следуйте за мной, гражданка. Аккуратно. Не заденьте. Не опрокиньте. Направо. Налево. Вот в эту стеклянную дверь. Проходите. Он один лежит с той стороны. Остальные - на солнце. А ему нельзя. Мозговой удар. Сколько вам времени выделить? Полчаса? Выделяю. Не за что.

Металлическая кровать с аккуратно подокнутым одеялом… Худой мужчина с заострившимися чертами лица, темными кругами под глазами и перекошенным ртом… Черная с проседью бородка и родимое пятно на щеке, похожее на насосавшуюся пиявку… Вот и он…

Нельзя говорить "здравствуй"…

– Ну, вот и свиделись, наконец, дядюшка, любимый! -Ирина, радостно улыбнувшись, придвинула к кровати табурет, окрашенный в белый больничный цвет, и благодарно кивнула секретарю главного врача, которая, отойдя на несколько шагов к перилам веранды, внимательно наблюдала за ней. Мужчина смотрел на Ирину безразличным, отрешенным взглядом, словно она была одним из немногих ничего не значащих движущихся предметов, которые в последнее время то появлялись перед ним неизвестно зачем, то исчезали куда-то непонятно почему. Вдруг взгляд его почти неуловимо изменился, а уголок рта дернулся. Сколько она уже видела таких глаз - серых, карих, голубых, зеленых, - которые, оставаясь последними каплями жизни на почти безжизненных телах, кричали и умоляли, силились рассказать, признавались в последней любви, боялись и плакали, исповедовались и прощались. Что скажут ей эти глаза?

– Лежи, лежи, дядюшка! - воскликнула Ирина. - Вижу, что рад. Однако ж волноваться тебе никак нельзя. Болезнь у тебя серьезная. Вот я и приехала к тебе, теперь буду за тобой ухаживать. Ты не беспокойся - сколько надо, столько здесь и пробуду. Найдется, где на ночлег устроиться? - Ирина повернулась к секретарю.

– Этот вопрос не мне решать. Прикажут - поможем. Ну, - изобразила на строгом лице улыбку, - я пойду, не буду мешать - Она вышла, тихонько прикрыв за собой дверь.

– Вот и встретились… - выдохнула Ирина, наклоняясь к чернобородому, который теперь уже неотрывно смотрел на нее. - Если б ты знал, как я ждала нашей встречи! Иногда ночью проснусь и представляю - вот вхожу я к тебе, а ты так радуешься, так радуешься…

– Зу…вю…зю…ю… - промычал чернобородый, взгляд которого, показалось, стал осмысленнее.

– Так и я рада тебе, дядюшка. Помнишь, когда виделись в последний раз? - Ирина приоткрыла сумочку, нащупывая конфету, начиненную ядом.

"И что теперь?" - пришел в голову неожиданный вопрос.

Она, бывшая сестра милосердия, глядя на лежащее перед ней немощное тело чернобородого, которого столько раз убивала в мыслях, сейчас вдруг осознала, что не может решиться сделать это наяву потому, что он… болен и беззащитен. "Но Ники тоже был беззащитен перед ними! - старалась убедить себя Ирина. - У них было оружие, а у него? Что было у Ники, кроме моей любви? Прочь, жалость! Прочь! Сейчас ты достанешь конфету с ядом, и -вдавишь в его поганый рот. Что дает паралич, помноженный на паралич? Так действуй! Ну, действуй же скорее, пока кто-нибудь не вошел!" Ирина запустила руку в сумочку.

Дверь неожиданно распахнулась.

– Укольчик, укольчик, товарищ Ракелов, к вам пришел! - На веранде появилась молоденькая медсестра с косичками, задорно торчащими из-под косынки, держащая в руках лоток со шприцами. - Укольчик! - повторила она, подходя к кровати и откидывая край одеяла. - Поворачиваемся…

– Помогите же, девушка! - обратилась медсестра к Ирине. - Сам- то он не сможет, а мне, видите же, не с руки. Вот та-ак. Даже и не почувствует ничегошеньки. У меня рука легкая. Все говорят… - ворковала она, растирая место укола ваткой, намоченной спиртом. - А вы то чего бледненькая такая? Переживаете, небось. Оно и понятно - за ним сейчас как за дитем малым уход нужен. Потому из городской больницы к нам и перевезли на воздух, да на природу. Да вы не тревожьтесь. Ему у нас здесь хорошо - лежи себе круглый день, птички поют. Кормежка у нас справная - все свежее.

Чернобородый издал нечленораздельный звук, вперившись глазами в медсестру. Та приветливо взглянула на Ирину.

– Ишь, как он вам обрадовался! Не помер бы от радости. От нее ведь тоже, знаете, бывает. Глазенки-то, гляжу, блестят, вон, даже румянец появился. - Она улыбнулась. - Кабы не знала, что племянница вы ему, подумала бы, что полюбовница. Уж очень рад! Ну, не буду мешать. - Напевая себе под нос, медсестра направилась к двери.

Глаза чернобородого широко раскрылись, рука, в беспомощной попытке подняться, чуть дернулась, сухие желтоватые пальцы ответили на эту попытку легким подрагиванием. "Узнал!" - теперь уже точно поняла Ирина, опускаясь на край кровати и приближая голову к его лицу. В темных глазах чернобородого бились волны ненависти, через край выбрасывая на впалые щеки соленые брызги выступивших от бессилия слез.

"А ведь он точно был счастлив! - содрогнулась от неожиданной мысли Ирина. - Доживал последние дни в полной уверенности, что жил не зря, фанатично верил и беззаветно служил своей светлой идее, не замечая, что идея эта облачена в кровавые дьявольские одежды. Фанатизм, не оставляющий места сомнениям, для одних становится дорогой к жертвенному подвигу, других превращает в орудие зла и смерти. А в мире этого человека есть только черное и белое, которые непостижимым образом поменялись местами".

– Что, дядюшка, никак сердишься? А ты не сердись. Хочешь, для… упокоения сказку расскажу? - Чернобородый смотрел на Ирину так, словно пытался затянуть ее в себя черными омутами ненависти, прихватить с собой в царство смерти еще хотя бы одного врага. - Коли молчишь - значит не против. А коли не против - значит слушай. - Она помолчала. - В некотором царстве, в некотором государстве, жила-была девица. Умница-раскрасавица. И отдала она сердце юноше славному с душою чистою и помыслами добрыми. Справили молодые свадебку, да отправились на ковре самолетном в путешествие - обещал ей жених мир людской показать. Да налетела на то царство сила нечистая, темная, стала кровью людской упиваться, все доброе да хорошее в клочья рвать да испепелять. Слуги ее друг друга по глазам, да по словам поганым узнавали. Дальше рассказывать? - Его губы дрогнули. - Вижу, вижу, нравится сказка. Тогда слушай. Схватили они молодых, разорвали ковер самолетный на мелкие кусочки, чтоб летать больше никому не повадно было, поставили юношу перед собой да говорят: "Не нравишься ты нам! Уж очень глаза у тебя умные да добрые. А глаза-то не такими должны быть. Глянь, какие у нас. Видишь? Пустые да холодные. Вот такими-то и должны быть глаза. И скоро у всех людей в земле вашей глаза такими станут! А что есть белое - станет черным. А черное будет белым называться. Посему решаем мы тебя, юноша, жизни лишить!" Бросилась тут к ним в ноги девица, плачет, убивается. Не губите, говорит, счастье мое! Да не послушали ее мольбу нечестивцы злобные и растерзали прекрасного юношу. А девицу ту отдали своим прислужникам на поругание. - По руке чернобородого пробежала мелкая дрожь. - Что дергаешься, дядюшка? Гляжу, не нравится сказка? Так я еще не всю рассказала. Ты как думаешь, - Ирина наклонилась к его лицу, - наказала ли судьба этих нелюдей? - Чернобородый попытался прикрыть глаза. Она не могла ему этого позволить. - А ну, гляди на меня! В глаза мне гляди! Видишь глаза-то мои? Чем не как у вас всех?! И у меня теперь глаза - пустые, да холодные. Значит, и я теперь убивать могу!

Лицо чернобородого побагровело, дыхание стало прерывистым.

– Зю-ю-узю-а-аа-а…уза-аал… - простонал он и, несколько раз судорожно попытавшись набрать воздух, затих, вперив в нее неподвижный взгляд. Ирина прикоснулась к кисти его руки. Пульса не было. Она встала и медленно пошла к выходу…

– До свидания. Да, кажется, заснул. Да, видела, что рад. Завтра с утра снова приду. Спасибо.

– Эй, гражданка, вы что ж, так в тапочках и пойдете?

– Гражданочка, сколько можно говорить - не ступайте по ковру! Идти надобно рядом с перилом. Ходют тут, ходют. Ковров на вас не напасешься…

…Кумачовое полотно с огромными белыми буквами: "Коммунист не имеет права болеть!", растянутое над входом в особняк с облупившимися колоннами. Церквушка без креста с надписью "Склад инвентаря". Ворона, в задумчивости взирающая с головы безрукой мраморной нимфы на суетливых воробьев около лужи. Далекий голос меланхоличной кукушки. Березовая роща на холме, залитая солнечными лучами. Желтые леденцы одуванчиков, щедро рассыпанные на зеленой молодой траве. Изящный изгиб реки. Приторный аромат жасмина. Хрустящий мелкий гравий под ногами.

Родина…

Часы показывали шесть, а заседание все еще продолжалось. Выступающие на трибуне сменяли один другого, в разных вариациях повторяя одни и те же фразы о неминуемой победе мировой революции, которая принесет освобождение угнетенным на всем земном шаре и гибель всем угнетателям и их прислужникам. Пожилой переводчик на немецкий, едва успевавший в коротких паузах между выступлениями сделать глоток воды, уже не обращая внимания на лежащие перед ним листы с отпечатанным текстом, заученно повторял однообразные слова, время от времени вместо "угнетатели" говоря "эксплуататоры" или "буржуазия", и заменяя "угнетенных" на "пролетариев" или "народные массы".

– Вам не кажется, фрау Зинаида, что они все похожи на кукол с заводным механизмом? - наклонился к ней рыжеволосый Фридрих, несказанно обрадовавшийся в начале заседания тому, что их места оказались рядом. - Утром хозяин завел их, и они, полные сил и, главное, энтузиазма, весь день энергично двигают руками, ногами и головой, неутомимо и бездумно двигаясь в заданном направлении, чтобы к вечеру, когда завод кончится, упасть в ожидании утреннего прикосновения руки хозяина, которое позволит им снова начать движение. Нет?

– Нет, - сухо ответила она и посмотрела на часы.

Фридрих, удивленно пожав плечами, отвернулся, сделав вид, что внимательно слушает очередного выступающего.

Ирина начинала беспокоиться. Вот уже несколько часов она сидела в душном переполненном зале на торжественном собрании, которое устроили советские товарищи в честь приезда делегации "Соцрабинтерна", а в ресторан ей надо было попасть заранее, до прихода Мальцева и Тушкевича. Наконец дружные аплодисменты известили об окончании очередного выступления, провозгласившего здравицу за пролетариев всех стран.

– Внимание, товарищи! Сейчас - перерыв на десять минут, после чего мы продолжим наше собрание. Товарищу Петровскому из Пскова приготовиться к выступлению, - бодрым голосом объявил Моисеев, глядя на присутствующих усталыми покрасневшими глазами. На секунду остановившись взглядом на Ирине, он кивнул ей как старой знакомой.

Она незаметно выскользнула из прокуренного фойе на улицу. "Отсюда до ресторана пешком минут двадцать. Успею", - с облегчением подумала она, отходя от здания, и вдруг услышала за спиной окликнувший ее голос.

– Мадам Зинаида! Какое замечательное собрание, не правда ли? - восторженно проговорил старичок Поль, выходя из тени, отбрасываемой на тротуар раскидистой сиренью. - Какие чудесные, искренние, убежденные люди, эти советские товарищи! Как прекрасно они говорят о светлом будущем человечества! Честное слово, когда я слушал их, мне кажется, что я становлюсь моложе и готов…

– Дорогой мсье Поль! - Ирина нетерпеливо прервала его тираду. - Мне очень жаль, что выступления не переводят на французский, потому что это не позволяет вам в полной мере насладиться несравненной глубиной и разнообразием тем, затронутых ораторами.

Лицо старичка расстроено вытянулось.

– Вы действительно считаете, что…

– Да, да, мсье, именно так я и считаю.

– Но мадам, может быть, все же мне удастся…

– Без сомнения, мсье, для людей с вашей энергией и жизнелюбием не существует нерешаемых задач. Но я вынуждена извиниться и покинуть вас, мсье, у меня очень важная встреча, на которую нельзя опоздать… - она одарила старичка очаровательной улыбкой, -…даже женщине. Такова жизнь!

– Удачи вам, мадам! - мсье Поль проводил ее задумчивым взглядом.

Без четверти семь, спустившись по ступенькам, она вошла в зал небольшого уютного ресторана и, быстро оглядевшись, направилась в дальний угол, где заметила несколько свободных столиков. На стенах, окрашенных в вишневый цвет, висели многочисленные фотографии и картинки с видами Парижа. Ирина в сопровождении подоспевшего круглолицего официанта подошла к столику, над которым висело изображение Эйфелевой башни. Справа огромный фикус в горшке грустно протягивал к ней свои пыльные листья. Это было, пожалуй, самое уютное место и отсюда хорошо просматривался вход…

Она взяла меню. Надо было выбрать какое-нибудь одно общее блюдо. Остальное пусть заказывают по желанию. Выбор был не велик. Она несколько раз пробежала глазами список. Пусть будет филе осетрины под ореховым соусом. Оторвав взгляд от меню и, не поворачивая головы, Ирина подала знак рукой, подзывая официанта, который, как ей казалось, находился неподалеку, за ее спиной, однако, обнаружив, что ее жест не привлек внимания, удивленно обернулась и обнаружила, что тот внимательно, словно в первый раз, изучает одну из фотографий на стене.

– Извините, голубчик, - попыталась она привлечь его внимание, - будьте любезны… - официант, неохотно оторвавшись от созерцания видов Парижа, хмуро повернулся и, тяжело вздохнув, медленно двинулся в ее сторону. - Скоро придут двое гостей. Очень важных. - Ирина многозначительно направила указательный палец вверх. - Очень… - повторила на всякий случай еще раз, заметив скептическое выражение на его круглом лице. - Как придут, проводите их сюда…

– А как я их узнаю? - недоуменно спросил он. - Народу сюда много всякого приходит.

Официант указал на полупустой зал.

– Я вижу, голубчик, - она начала раздражаться, - но все же не откажите в любезности…

– Угу, - промычал круглолицый неопределенно.

– А пока попрошу принести графин водки…

– Целый? - в его глазах мелькнуло уважение.

– …а мне, - повысив голос, продолжила Ирина, - бокал вина… - Уголки рта официанта презрительно опустились вниз. -…любого белого на ваш вкус… - Прищурившись, он поднял глаза к потолку, словно пытаясь вспомнить, осталась ли вообще в запасе хоть одна бутылка. - Ах, да, чуть не забыла, вот этой рыбы, - показала она в меню, - три порции и еще вот этот салат. А потом, они сами, как придут, скажут, чего еще хотят.

– Водку и все остальное сразу подавать прикажете? - равнодушно спросил официант.

– Куда ж сразу, голубчик? Никого же нет еще! - воскликнула Ирина, доставая из сумочки мундштук и портсигар.

– Но вы-то уже пришли… - пожав плечами, пробурчал круглолицый, поворачиваясь с явным намерением удалиться.

– Пришла! - Ирина, вставив папироску в мундштук, бросила портсигар на скатерть, - и, кстати, хочу заметить, - она указала мундштуком в сторону фикуса, - листья у дерева протирать надо. Хотя бы время от времени. Вы не в курсе?

– Зачем? - удивленное лицо официанта начало багроветь.

"Очевидно, от избыточного напряжения ума", - язвительно отметила про себя Ирина и продолжила, постукивая ногтями по портсигару:

– Чтоб на одежду клиентов пыль не сыпалась. Может, у моих гостей - аллергия? Астма, наконец. Понятно вам? - Круглолицый молча сопел, исподлобья глядя на привередливую дамочку. - У нас в… Нью-Йорке, - она чуть было не сказала "в Париже", - за такое безобразие уволили бы в два счета!

– У нас тут не там! - немного подумав, гордо произнес он. - Мы тут сами по себе хозяева! - Видимо, довольный ответом, он величественно поплыл в сторону кухни, громко бурча: "Фикус ей помешал. Чахоточные к ней придут. Резонанса она боится…"

"При чем здесь "резонанс?" - размышляла Ирина, наблюдая, как подросток в синей рубашке навыпуск переносит горшок с фикусом к соседнему столику и, не найдя ответа, не выдержала и снова подозвала ворчуна, и который всем своим видом показывал глубину обиды, нанесенной назойливой посетительницей.

– Простите, - Ирина, затянувшись папиросой, задумчиво посмотрела на подошедшего официанта.

– Да чего уж там, - примирительно проговорил тот, - с кем не бывает… - выжав из себя подобие улыбки, он повернулся, чтобы уйти. Ирина обомлела, с трудом сдерживая смех.

– Простите, милейший, но я еще не все сказала! Еще не все… - крикнула вдогонку.

– Да? - неторопливо возвращаясь и доставая из кармана блокнотик, лениво спросил он. - Тогда говорите.

Ирина смерила официанта изумленным взглядом. Его наглость вызывала восхищение.

– Хочу уточнить, видите ли, образование у меня маленькое… - она для наглядности показала кончиками пальцев размер своего образования, -…и не дает возможности понять слово "резонанс" в контексте нашего разговора.

Круглолицый, понимающе качнув головой, попытался наморщить лоснящийся лоб.

– В…тексте нашего разговора, - начал он поучительно, - выражение "резонанс" означает, что, когда человек болеет, то ему от всяких там причин может стать еще хуже…

– Я поняла! - сделав счастливое лицо, воскликнула Ирина. - Вы хотели сказать слово "кризис".

Круглолиций сурово насупил брови.

– Это у вас там, по заграницам, кризисы. А у нас - резонансы! Еще чего заказывать будете? - строго спросил он, давая понять, что не испытывает желания продолжать разговор.

– Нет. Спасибо… Вино не забудьте принести побыстрее!

Официант, пожав плечами, неспешно удалился, что-то бурча себе под нос. "Будет тебе сегодня резонанс!" - провожая круглолицего взглядом, подумала она, сама удивившись своей уверенности…

…Ирина пригубила вино, принесенное круглолицым, всем видом показывавшим, что причина одолжения, которое он, так и быть, делает глуповатой дамочке, - всего лишь необъяснимое стечение обстоятельств: ошибка судьбы, странным образом усадившей ее на место за столом, по праву принадлежащее именно ему.

Едва успела она сделать несколько глотков, как в дверях появился мордастый мужчина, распространивший вокруг себя волну уверенной хозяйской власти и сразу заполнивший все пространство. Ей даже показалось, что в ресторане стало тесно, а угодливо бросившиеся навстречу метрдотель и оба официанта по мере приближения к гостю съеживались и как будто даже уменьшались в размерах. "Мальцев!" - скорее догадалась, чем узнала Ирина матроса из Бологого. "Неужели один пришел?" Из-за плеча вошедшего выглянула лопоухая рыжая голова с веснушчатым скуластым лицом и настороженно бегающими глазками, мгновенно оглядевшими весь зал и безошибочно остановившимися на привлекательной корреспондентке.

"Привел…" - с радостью подумала она, почувствовав легкий озноб, пробежавший по телу.

– Ваши гости, мадам! - проговорил метрдотель, торопливо забегая вперед и отодвигая стулья. Мальцев, при виде Ирины расплывшийся в улыбке и раскинувший руки, и семенящий за ним Тушкевич, приблизились. Она краем глаза заметила, как взволнованный метрдотель подавал знаки официантам, чтобы немедленно протерли стулья для важных гостей.

– Здравствуйте, товарищи! - приветливо улыбаясь, с легким акцентом проговорила Ирина, приподнимаясь со своего места… - Зинаида Блюмендорф.

– Товарищ Зинаида! - неровное, со следами оспин лицо Мальцева светилось восторгом, глаза блестели. - Ну, я рад! - протянул он руку Ирине.

"Есть якорь на руке!" - отметила она. Отпали последние сомнения.

– Весьма даже очень рад! - басил бывший матрос, не выпуская ее ладонь. - Ай, промашка вышла! - он повернул голову к Тушкевичу. - Нутром я чуял, не надо мне было тебя, Санек, с собой брать! - он зычно рассмеялся.

– Так я могу уйти, Петр Петрович, как прикажете, - приглаживая редкие волосы на голове, угодливо предложил Тушкевич.

– Да брось ты, Санек, шучу я. Не понял, что ли? - снова рассмеялся Мальцев. Ну, присядем, что ли? - проговорил он, грузно опускаясь на стул, деревянное сиденье которого буквально за мгновение до того было отполировано расторопной рукой официанта. - Ты нас, Зинаида, не ругай, что припозднились чуток. Дела делали. Мы - люди государственной важности. Мы в профсоюзах на стыке стоим между партией нашей и беспартийными трудящимися. Трудовые кадры куем и воспитываем. - Ирина понимающе кивнула.

Недоуменно оглядев пустой стол, Мальцев, стукнув по нему ладонью, повернул голову к стоящим неподалеку официантам и недовольно пробасил, выбрав одного из них:

– Слышь, ты, мордастый! Чего пнем стоишь, инициативу не проявляешь? Не видишь, голодные мы, с работы?

– Петр Петрович! - вмешалась Ирина. - Да я уж заказала все на свой вкус, как обещала, - даже водку.

– Ну, а я что говорю? Долго еще ждать-то будем? Селедочку с лучком не забудь! - пророкотал он вслед официантам, трусцой устремившимся в сторону кухни.

Только сейчас, оказавшись за одним столом с Мальцевым и Тушкевичем, Ирина поняла, для чего ей было нужно высиживать сегодня на собрании, слушая однообразные речи советских товарищей. Пока ее гости опустошали графинчик с водкой и поедали закуску, она непринужденно рассказывала им о проблемах борьбы американского трудового народа, в том числе и чернокожего, за освобождение во всемирном масштабе и насущной необходимости правдивого освещения в газетах жизни трудящихся в первом государстве победившего пролетариата.

Через полчаса Мальцев удовлетворенно откинулся на спинку стула, снисходительно поглядывая на Тушкевича, который все еще никак не мог справиться с последним кусочком селедки, пытаясь извлечь из него тоненькие косточки. Ирина, все это время говорившая, удивилась, как легко, при помощи услышанных сегодня на собрании слов, штампуются округлые бесконечные фразы, похожие на таинственные заклинания, которые, проникая внутрь, окутывают мозг дурманящей пеленой, завораживают, подобно равномерно покачивающейся дудочке заклинателя змей, незаметно разрушая способность размышлять и анализировать.

– Вот ты, Зинаида, говоришь, герои, герои… - Мальцев будто вовсе и не слышал, о чем говорила Ирина. Достав папиросу, он легонько постучал ее концом по пачке, шумно продул и с удовольствием закурил. - А ведь нас, таких героев, - Мальцев закашлялся дымом, а потом вдруг, поднеся ко рту руку с татуировкой, звучно чихнул, - вся страна!

Ирина, доставая блокнот и ручку, не смогла сдержать улыбки, заметив, как круглолицый официант, испуганно косясь на важного гостя, со всех ног бросился к горшку с фикусом и выволок его прочь из зала.

– Петр Петрович, если не возражаете, я буду кое-что записывать для памяти.

– Возражений не имею, - важно согласился он.

– Вы с товарищами своими боевыми когда и где познакомились? - приготовилась записывать Ирина.

Мальцев, усмехнувшись, повернул голову к Тушкевичу.

– Санек, ты чуток помоложе будешь, память у тебя свежее: мы когда в первый раз познакомились?

– Тушкевич, справившись, наконец, с селедкой, торопливо проглотил последний кусочек и, напряженно соображая, закатил глаза к потолку.

– Чего, Петр Петрович, кажись, с осени семнадцатого, да?

– Молодец, Санек, помнишь! - похвалил его Мальцев. - С него самого. Мы, Зинаида, при помощи городовых познакомились.

Ирина удивленно вскинула глаза. Тушкевич, захихикав, радостно закивал и, оглянувшись по сторонам, пояснил:

– Мы тогда с товарищем Серегиным…

– Ну, это тот, который в Париже, - прервав его, пояснил Мальцев.

– …по поручению солдатского комитета помогали сознательному населению по адресочкам ходить и бывших городовых по квартиркам отыскивать. Инициатива такая пролетарская была. Они - бывшие прислужники царизма и буржуазного Временного правительства - попрятались все, вот мы их из их собственных норок-то, в которые они забились, и доставали. - Он замолк, поглаживая себя по волосам. - Да-а… Было дело… Мы их и из шкафчиков, и из-под диванчиков… Как крыс… Женки их да дети за ноги нас хватали, не трожь, мол, папку, а мы говорим - для кого папка, а для кого - прислужник царского режима. Одного такого поймали вечерком и в комитет повели, а как раз на этой самой улице, Петр Петрович, - указал он рукой в сторону Мальцева, - вместе с другими революционными матросами, которые сразу на сторону революции перешли, у костра грелся. Говорит нам, куда ведете-то, все одно: одна ему мера высшей революционной защиты - расстрел то есть, чего зря время терять да патроны тратить? - он с восхищением посмотрел на бывшего матроса. Ирина, внутри которой все сжалось от предчувствия, опустив глаза, открыла портсигар и достала папироску. Заметив неодобрительный взгляд Мальцева, разговорившийся было Тушкевич осекся, пробормотав еле слышно: - Большой костер у них был…

За столом воцарилось молчание. Мальцев, покашляв, поискал глазами официанта.

– Эй, братец, ты чего опять столбом- то стоишь? Подь сюда. Водки еще неси. И огурчики. И селедочку с лучком и картошечкой повтори! Эх, селедочка, - оживился он, - с лучком да с маслицем! Ничего нет лучше - да под водочку! - Ирина заставила себя улыбнуться.

– Да-а…- глубокомысленно протянул Мальцев, - всякое в нашей жизни бывало. Вот, к примеру, если сказать, Эфелева башня, - указал он на картинку на стене. Ирина удивленно посмотрела на него. - Ну, все говорят: "Эфелева башня, Эфелева башня!" - пояснил он. А вот у нас с Саньком случай был. Помнишь? - вдруг залившись смехом, обратился он к приунывшему было Тушкевичу, который, преданно глядя на него, начал похихикивать. - Значится, ехали мы, Зинаида, в гражданскую уже, на поезде в южном направлении. Поручение важное имели по борьбе с контрреволюцией и бандитизмом в Одессе. В поезде народу - тьма. Не продохнуть. И тут одной старушке, видно из бывших, приспичило - по большой нужде. Живот, не к столу будь сказано, прихватило. Пропустите, говорит, до туалету. Умора! Какое там до туалету, когда в проходах люди друг на дружке сидят! - Выдержав паузу, он посмотрел на Ирину взглядом, обещающем невероятное веселье. Тушкевич, ожидая продолжения рассказа, чуть не подпрыгивал на стуле от нетерпения. - Ну, мы ей, так сказать, - оживленно продолжил Мальцев, - говорим, мол, люди мы ваше положение понимающие, но ничем помочь, так сказать, не можем, хотя и предвидим неприятные последствия. Старушка та сидит, вся скукожилась, платочком лицо отирает, ну, чуть не плачет. Видно шибко ее подперло. Я ей тогда предлагаю -надо ж помочь человеку, правильно? - ты, говорю, давай - в окно. Мы тебя, так сказать, высунем, да и придержим. Она сначала - ну ни в какую - точно, из бывших! - повторил он, - а потом, видать, совсем скрутило - согласие дала. Мы в окно ее этим местом высунули и… ну, в общем, сработало. Обратно ее передаем с рук на руки, веселимся, понятное дело, ничего, мол, не горюй, со всяким может приключиться, так она на место села, голову обхватила и, взамен того, чтоб облегчению радоваться - в слезы. "Это ж надо такое - со мной! Со мной, которая Эйфелеву башню видела!" Ну, я и говорю - ты-то Эфелеву башню видела, а мы по твоей милости - задницу твою глядели. И не известно, кому больше интересу было! - Он хмыкнул. - Ну, братва, понятно, за животы схватилась от такого развеселья. Да… А она так сразу плакать перестала, глазами зыркнула и затихла, вроде как задеревенела. - Он помолчал. - Померла бабка в дороге-то. Вроде как заснула. - Мальцев покрутил головой, высматривая официанта, который задерживался с водкой и закуской. - Вот вам и Эйфелева башня! - засмеялся он, ища одобрение на лице Ирины, которая, затушив папироску, отвернулась, сделав вид, что рассматривает так вовремя появившихся на небольшой полукруглой сцене высокого печального мужчину с гитарой и темноволосую женщину в черном платье и накинутой на плечи яркой цыганской шали.

– Сейчас концерт будет, - сообщил Тушкевич, услужливо попытавшись налить в рюмку Мальцева принесенную официантом водку. Тот, перехватив его руку, направил горлышко графина в бокал для вина, двумя глотками опустошив его, крякнул и, слегка поморщившись, с хрустом откусил соленый огурец.

– Может быть… - равнодушно произнес он, доедая огурец и протыкая вилкой картофелину.

Тушкевич вытянул шею, разглядывая приготовления артистов.

– Петр Петрович, не сомневайтесь - точнехонько говорю - будет. Сейчас уж начнут.

Ирина выпила вина. Господи, кто бы знал, как она их ненавидит!

– А вообще я тебе, Зинаида, так скажу, - Мальцев откинулся на спинку стула. - Напиши там в своей газете, пусть американские трудящиеся знают - мы своих, так сказать, жизней, для родины нашей советской не жалели, мы и голодали, и мерзли, и стрелять по нам стреляли, и пули в нас еще сидят белогвардейские, и шрамами боевыми тела наши изранены. Скажи партия наша: "умри" - умрем, и не спросим, зачем. Для нас слово партии - выше всего! Выше всякого личного! Потому как знаем, что для партии нашей пролетарской мы - кровные дети, и она никогда нас запросто так на гибель верную не пошлет. Она нам жизнь новую дала, людьми сделала. Кем мы были и кем стали? Потому и в "Интерр-национале", - с трудом выговорил он заплетающимся языком, - песне нашей партийной, слова есть: "Кто был ничем, тот станет всем"! Вот мы и стали! - почти прокричал он.

Метрдотель, наблюдавший за их столом из дальнего угла, зыркнул глазами на официантов, которые заметались по залу, не зная, чем еще угодить важному гостю. Артисты неуверенно переглянулись, сомневаясь, можно ли начинать петь.

– И теперь - мы тут хозяева! Навсегда! - Мальцев бросил угрюмый взгляд на метрдотеля, который неведомым образом мгновенно исчез, будто растворившись в воздухе. От удивления бывший матрос даже потряс головой. - А пока пусть нэпманы нас кормят! - зычно пробасил он в направлении, где, по его разумению, должен был находиться метрдотель, и перевел мутный взгляд на Тушкевича, беспокойно ерзавшего на стуле.

– Ты чего, Санек, на стуле-то егозишь? В гальюн никак собрался? Так и скажи прямо. Дело житейское. У нас от товарищей, - он посмотрел на Ирину, - секретов нету! Потому как сообща одно дело делаем! - Плеснув водки себе и Тушкевичу, он, вопросительно посмотрев покрасневшими глазами на Ирину, потянулся и к ее бокалу, но она решительно прикрыла его рукой. Мальцев, недоуменно пожав плечами, повернулся к Тушкевичу. - Так что предлагаю, прежде чем ты, Санек, отойдешь, поднять и выпить за партию нашу и власть советскую. Вот так!

Они опустошили бокалы. Тушкевич, на лице которого было написано нечеловеческое страдание, сорвался с места и, ускоряясь с каждым последующим шагом, помчался в сторону выхода.

Круглолицый официант, осторожно подкравшийся к Ирине, тихо спросил заискивающим голосом:

– Рыбку уже нести прикажете?

Она кивнула.

Мальцев, оставшись один на один с Ириной, игриво посматривал на нее, постукивая вилкой по краю тарелки, затем слегка наклонил голову, будто прислушиваясь к чему-то, и тяжело поднялся со своего места, опираясь на стол руками.

– Пожалуй, товарищ Зинаида, я тебя тоже покину. Но - не надолго… Смотри тут у меня… - Погрозив ей пальцем, он многообещающе улыбнулся и, чуть покачиваясь, прошел между столиками к метрдотелю. - Слышь, браток, - донесся его подобревший голос, - проводи-ка меня прямым курсом до заведения.

Со стороны сцены послышались гитарные переборы, известившие о начале выступления.

Официанты расставили на столе тарелки с осетриной, украшенной зеленью и ломтиками лимона, и отошли к кухне. "Пора!" - подумала Ирина и, открыв перстень-книгу, быстро высыпала немного коричневого порошка в ореховую подливку в тарелке Тушкевича, которая была поближе. "Теперь - матрос". Она уже потянулась было к тарелке на противоположной стороне стола, но увидела возвращающегося Тушкевича, по лицу которого было разлито умиротворение. Сделав вид, что протягивала руку за спичками, лежащими на пачке папирос у тарелки Мальцева, другой рукой извлекла папиросу из портсигара и приветливо улыбнулась Тушкевичу.

– Хорошо, что вы пришли! Разберитесь там… - капризно проговорила она, растягивая слова. - Ну, сколько можно играть эту заунывную музыку? Право, будто хоронят кого-то! Пойдите, скажите, пусть сыграют что-нибудь другое!

– О, это мы - мигом! Враз организуем! - Тушкевич развернулся и направился к сцене.

Ирина, не сводя глаз с его сутуловатой спины, потянулась к тарелке Мальцева, будто бы положить спички на место. Романс прервался. Тушкевич, размахивая руками, что-то объяснял музыкантам. Она незаметным движением высыпала остатки порошка в тарелку Мальцева. Ему досталось чуть больше, чем Тушкевичу. "Все! Теперь надо, чтобы они съели рыбу и… - посмотрела на часы, - подождать примерно полчаса".

Ирина не чувствовала страха или сожаления. Наверное, эти чувства придут потом. Просто она должна была это сделать. Потому, что иначе никак нельзя. Показалось, даже ненависть ушла, уступив место ожиданию. Кто из них будет первым?

– "Очи черные" для вас заказал, - улыбнулся Тушкевич плотно сжатыми губами, опускаясь на стул. Со сцены донеслась знакомая мелодия. Он внимательно осмотрел рыбу в тарелке и, наклонив голову, принюхался. - Кажись, осетринка?

– Осетринка, - чувствуя, как заколотилось сердце, она безмятежно улыбнулась.

– Я рыбку люблю-ю. А вот кстати, - он прикоснулся к руке Ирины, - перстенечек какой у вас примечательный. Весь вечер рассматриваю. Будто книжечка какая. - Его бегающие глазки, вдруг остановившись, внимательно смотрели на Ирину. "Видел?" - забилась тревожная мысль. - А книга, - Тушкевич сделал вдохновенное лицо, - как известно, источник знаний! Я любил в юности книжонки всякие почитать. Иной раз, бывало, так увлечешься - представляешь, будто ты герой какой!

– Ну! И как вы тут без меня? - пророкотал вернувшийся к столу Мальцев, ревниво посмотривая на засуетившегося приятеля. - Не скучали?

– Вот, музыку заказали, - будто оправдываясь, пролепетал Тушкевич, придвигая к себе тарелку с рыбой.

– Покушайте, Петр Петрович, - остывает уже! - Ирина взяла нож и вилку.

– Чегой- то? Рыба, что ли? Не очень я ее уважаю, ну, кроме селедки, конечно. На флоте вот так наелся! - провел он ребром ладони по горлу.

– А если под водочку? - Ирина взяла графинчик и, ласково глядя на матроса, налила ему полный бокал.

– Ну, коли под водочку… что верно - то правильно…

Он с удовольствием выпил и принялся за осетрину.

Какое-то время ели молча. Рыба была отменная. Ирина, подождав, пока ее гости закончат есть, подала знак, чтобы убрали тарелки.

– А что рыбку не доели? - встревоженно спросил официант у Ирины. - Не понравилась?

– Очень вкусно. Просто я не ем так много. Спасибо.

– Бисквитик к чаю желаете?

Мальцев отрицательно помотал головой.

– Сладкое не ем, у меня от него живот крутит. Я лучше покурю.

Со стороны сцены доносился голос певицы, тоскливо выводившей романс про милого друга. Мальцев молча слушал, повернувшись на стуле и оперевшись локтем на его спинку. На глазах как-то вдруг сразу запьяневшего Тушкевича выступили слезы. Дослушав до конца, Мальцев повернулся.

– Хорошо поет! Надо бы расстрелять… - и он загоготал.

– Любите музыку? - растерянно спросила Ирина, которой показалось, что она ослышалась.

– Может, и люблю, - Мальцев хмыкнул. - Да времени нет, на любовь-то. У нас Куклин большой любитель, да? - обернулся он к захихикавшему Тушкевичу.

Ирина непонимающе переводила взгляд с одного на другого.

– Это у нас товарищ есть такой, Куклин, - пояснил Тушкевич. - Он как-то у Шаляпина в гостях был. Ну, помереть - не встать! Да, Петр Петрович? Можно рассказать?

– Валяй, Санек! - Мальцев облокотился на стол и, подперев голову руками, опустил отяжелевшие веки.

Тушкевич, оживившись, начал рассказ.

– Пил, значит, он водку с Шаляпиным. С ними финляндский коммунист Рахия и еще пара наших было. Не просто водку, а эстонскую - из картошки ее гонят. Выпили чуток, да и начали о театре, актерах, то да сё. Куклин и скажи сгоряча - таких, мол, как Шаляпин, надо резать! Спрашивают его, почему? Отвечает: "Талант нарушает равенство!". Несправедливо это, говорит, когда один может, а другой нет.

Мальцев приоткрыл глаза.

– Кстати, Санек, он прав! Этот лозунг надобно по всем театрам развесить! Очень даже пролетарский лозунг!

– И начал потом Куклин вопить, - продолжил Тушкевич, - спьяну-то, что вы, актеры, для пролетариату сделали? Какой такой от вас прок для революции? А Шаляпин как заорет: "Встать! А ну, подобрать живот, как ты смеешь со мной так разговаривать, сукин сын!". И все это голосом царя Ивана Грозного.

– А то он слышал… - недовольно буркнул Мальцев, на лице которого обильно выступил пот, а на коже появились багровые пятна.

– Слышал-не слышал, Петр Петрович, да только Куклин вскочил по стойке смирно, да чуть от страха в штаны не наложил! - Тушкевич помолчал. - Статью-то как напишите, нам подарите? - спросил он Ирину и вдруг, приложив руку к животу, внезапно побледнел.

"Ну вот, кажется, и все…" - подумала Ирина, подзывая официанта.

– Пожалуйста, голубчик, водички. И - соды немного. Мне что-то нехорошо. - Она повернула голову к Тушкевичу. - А статью непременно подарю. Только придется еще раз встретиться, дня через два. Мне нужны будут ваши воспоминания о событиях гражданской войны…

"Пора!" - решила она и попыталась подняться, двумя руками схватившись за руку подошедшего со стаканом воды официанта.

– Мне плохо… - пробормотала Ирина и начала медленно оседать на пол, краем глаза заметив, как Мальцев захрипел и, падая вбок, потянул за собой скатерть. Бледный Тушкевич кинулся было ему на помощь, но вдруг, скрючившись и хватая ртом воздух, рухнул на колени.

– Врача… - еле слышно шепнула Ирина и закрыла глаза, слыша звон бьющейся посуды, хрипы, испуганные крики, торопливые шаги, чувствуя брызги воды на лицо, прикосновение пальцев, расстегивающих ворот платья, слыша встревоженный голос: "Уверяю вас, они оба уже не дышат, а женщина пока жива".

Закашлявшись от резкого запаха нашатырного спирта, она открыла глаза и отвернула лицо в сторону.

– Ой, живая! - голос принадлежал молодому веснушчатому парню, с умными добрыми глазами, судя по белому халату - фельдшеру из кареты скорой помощи. - Живая! Слава Богу, хоть она живая! Гражданочка, вы - живая! - радостно сообщил он Ирине.

– Она рыбу-то не доела. Те - все съели, а она… - пояснил милиционеру стоящий поодаль мальчишка в синей рубахе.

– Чё рыба, чё рыба? Нормальная рыба, свежая. Чё, рыба? - испуганно оправдывался круглолицый официант.

– Разберемся, граждане, во всем разберемся. Отравление пищевое, это понятно. Кто виноват - следствие покажет. Всех, кроме непосредственных свидетелей, попрошу разойтись. Гражданочку живую - в больницу везите!

Рядом с Ириной положили носилки.

– Мне кажется, я сама могу идти, - стала она подниматься, опираясь на руку фельдшера.

– Гражданочка, гражданочка, не препятствуйте! - Строго проговорил милиционер, незамедлительно пытаясь пресечь непорядок. - Разве не знаете? Больной должен в больнице умирать!

– Где мои товарищи… где они? Я хочу их видеть.

– Не торопитесь, гражданочка, не торопитесь! Увидитесь еще, когда сами, того… - милиционер сделал неопределенный жест рукой, - помрете. Унесли их уже. В морг повезли.

Всхлипнув, она уткнулась в плечо фельдшера.

– Ничего, ничего, - смущенно гладил он Ирину по голове. - Ничего. Всяко в жизни бывает. Слезами горю не поможешь. Считай, на том свете одной ногой были. Сейчас в больницу, кишки промоем, и…

– Нет, я вас умоляю - я не поеду в больницу! Я живу в двух шагах отсюда. В гостинице "Савой".

– Так вы иностранка, что ли? Я и смотрю, вроде как не совсем по-нашему говорите.

– Да, да, я - американская гражданка. Я не поеду в вашу больницу! Я вызову своего доктора, из посольства.

– Да поймите вы, девушка, не могу я вас отпустить без врачебной помощи. Не положено это.

– Гражданочка, говорил же вам, не препятствуйте! - снова вмешался в разговор милиционер. - Кстати, документики какие у вас с собой имеются?

– Я есть доктор, - вдруг раздался за спиной знакомый голос. - "Мсье Поль? Говорит по-русски?" - Она есть американская гражданка из делегации. Я буду ее лечить посольство и сам отвезу на авто.

– Ну, ладно, - нехотя согласился фельдшер. - Значит, от врачебной помощи отказываетесь? - Ирина кивнула. - Так и запишем. "От помощи отказалась…"

Мсье Поль, крепко взяв Ирину под руку, вывел ее из ресторана…

– В Америку, что ли, просилась? - подошел к заполнявшему какие-то бумаги фельдшеру круглолицый официант.

– В Америку, - кивнул тот.

– И чё, повезли бы? - круглолицый уважительно взглянул на фельдшера.

Тот, удивленно вскинув глаза, усмехнулся.

– Повезли бы. Прям на нашей машине и повезли бы.

– С трупами? - поинтересовался официант, провожая его к выходу.

– Нет, товарищ. Трупы, пожалуй, оставили бы. Зачем американцам наши трупы? На все наши трупы у них места не хватит…