"Хранитель Времени" - читать интересную книгу автора (Зинделл Дэвид)

17 АГАТАНГЕ

Кто может знать, что такое быть богом? Кто может сказать, которая из генетически подправленных человеческих рас – альфы с Ании, хоши, ныованийские архаты и прочие – достигла божественной власти, а которые представляют собой всего лишь долгожителей, обитающих в причудливых, порой очень красивых телах? Сколько мудрости должна накопить раса, прежде чем приблизиться к божественному уровню? Какими знаниями, какой мощью, какой степенью бессмертия должна она обладать? Кто такие боги-короли из скопления Эриады, построившие кольцевой мир вокруг Примулы Люс, – компьютеры в человеческом образе или нечто высшее? Я не знаю. Я плохо разбираюсь в эсхатологии, в ее бесконечных дебатах и ее скрупулезной классификации. Колония Мор утверждает, что главное – не статус расы, а ее направленность. Куда, например, движутся агатангиты – к божественным высотам или к эволюционному тупику? Для меня, прибывшего на таинственную планету Агатанге в качестве трупа, существовал только один критерий проверки уровня их божественности, а именно: в какой степени владеют они тайной жизни? Знают ли они, плавающие в теплых, вечно голубых водах Агатанге, что есть жизнь и что есть смерть?

Я говорил и повторяю, что Невернес – самый красивый город во всех Цивилизованных Мирах, но Ледопад, красивый на свой замороженный манер, – не самая прекрасная из планет. Самая прекрасная среди них – Агатанге. Из космоса она похожа на голубой с белыми искрами драгоценный камень, плавающий в украшенной бриллиантами чаше черного янтаря. (Я, надо заметить, увидел ее такой только после своего воскрешения. При посадке я не видел ничего, поскольку был мертв.) Звезды, окружающие Агатанге, лучатся светом, и ночное небо над океаном переливается огнями. Море бывает темным только в ненастные ночи, да и то это темнота скорее ртутная и кобальтовая, чем обсидиановая или чернильная. Океан, покрывающий поверхность всей планеты, если не считать небольшого количества мелких островов, – это теплая, тихая купель, изобилующая рыбой и прочей подводной жизнью. В мелких водах кишат миллионные косяки макрели и тунца, в глубине более крупная ранита охотится на других, безымянных рыб. Летучие рыбы, опьяненные, видимо, красотой своего существования, водятся там в таком количестве, что море на многие мили кажется ковром из трепещущего серебра. Именно это буйство жизни, должно быть, побудило первых агатангитов придать своим человеческим телам форму тюленьих, чтобы уйти в безмолвные глубины океана и наполнить его своим богоподобным потомством.

«Если соблюдать точность, то агатангиты не боги, а богочеловеки, – сказала мне позднее Колония Мор. – Они не стремятся к личному бессмертию, не стремятся уйти из тюремных стен материи, как Эльдрия, и не пытаются переделать вселенную по своему вкусу». На Агатанге, сообщила она, люди прибыли с первой волной Роения. Самая распространенная гипотеза о возникновении новой расы, которая по воле случая как раз и является достоверной, такова: давным-давно, в конце третьей интерлюдии Холокоста, группа экологов бежала со Старой Земли на одном из первых космических лайнеров. С собой они взяли замороженные зиготы нарвалов, дельфинов, кашалотов и других вымерших морских млекопитающих. Открыв планету с плодородным океаном и девственным, незагрязненным воздухом, они разморозили привезенные зиготы и стали растить китов и дельфинов, оберегая их от акул и прочих хищников. Молодь выросла под звуки китового языка, заложенные в корабельный компьютер, и экологи выпустили их в голубую купель океана. Празднуя счастье своих питомцев, люди откупоривали бочки столетнего вина и курили водоросли, которые сами открыли и назвали тоалачем. Отпраздновав же, они пришли в себя и опечалились, завидуя китам, чье счастье им не дано было испытать. Мастер-эколог заявил, что Землю привел к гибели человек со своими обезьяньими лапами, без конца загребающими сухопутные куски планеты и прочее имущество. Человек – просто неудачный вид, ошибка природы. Ну а если попробовать исправить эту ошибку? Накурившись тоалача, экологи узрели, какой могла бы стать их жизнь, и снабдили собственное потомство острыми носами, плавниками и раздвоенными хвостами. Свой водный мир они назвали Агатанге, что значит «место, где все движется к абсолютному добру». С тех пор прошло несколько тысячелетий, и даже эсхатологи затрудняются сказать, куда же движутся агатангиты – к абсолютному добру или к вырождению.

Стремясь к абсолютному добру в собственном понимании (а может быть, просто потому, что она дала мне жизнь и любила меня), моя мать решила доставить мое замороженное тело на Агатанге. Ее вдохновляла история Шанидара. Если уж богочеловеки вернули жизнь ему, почему бы им не сделать того же для пилота нашего знаменитого Ордена? Она совершила перелет на лайнере, шедшем за Пурпурное Скопление, и передала мой труп группе (или скорее семье) агатангитов, именовавших себя Реставраторами. После этого ей предложили покинуть планету и ждать в одной из маленьких гостиниц на ее орбите, когда Реставраторы совершат – или не совершат – свое чудо.

Ждать ей пришлось долго – починка моего мозга длилась около двух лет. (Невернесских лет, конечно. На Агатанге существует только одно время года – вечная весна, – и тамошние жители измеряют время степенью своего приобщения к всепланетному разуму. Впрочем, я забегаю вперед.) Большую часть первого года я провел под водой с временными протезами, заменившими некоторые части мозга. Эти примитивные, вживленные в кору биочипы снова привели в движение мое сердце, конечности и легкие, но речь восстановили не до конца, и в памяти у меня зияли многочисленные провалы. Очнувшись среди тысяч гладких черных тел, я поначалу подумал, что оказался по ту сторону дня и доффели всех убитых мною тюленей пришли спросить меня о причине моего безумия.

Еще древние скраеры открыли, что любая цивилизация, созданная богами, кажется человеку непонятной и чудесной. Как же мне описать агатангийские чудеса, если я так до конца и не понял их сказочной технологии? Расскажу лишь о том, что знаю. Их океан полон искусственно созданных организмов, многие из которых на треть роботы, на треть компьютеры, на треть живые существа. Большинство этих аппаратов составляют различные запрограммированные микроорганизмы: мохнатые инфузории, круглые кокки, хвостатые спирохеты. Сюда же относится искусственный фитопланктон, флагеллаты, одноклеточные и колониальные водоросли, идеально симметричные диатомы – эти маленькие драгоценности моря, прядущие волокна кремния или углерода в зависимости от того, для чего они сконструированы. Но в основном агатангиты ограничивают свою деятельность белковыми манипуляциями. Весь океан – это огромная кастрюля, где создаются, растворяются и пересоздаются белки. Технология этого процесса известна давно: ограничительные энзимы, эти белковые машины, издревле использовались для переделки и расщепления бактериальной ДНК. Но полубожественные агатангиты раскрыли столько тайн ДНК, сколько нашим городским расщепителям даже не снилось, и создали совершенно новые ее формы. Клеточная ДНК всех агатангийских искусственных организмов расшифрована и перенесена в РНК. А РНК, руководя естественными молекулярными механизмами клеток – рибосомами, – побуждает их строить новые энизмы, гормоны, мышечную ткань, гемоглобин, нейросхемы для микроскопических бактерий-компьютеров – словом, всевозможные белки во всем их практически бесконечном многообразии.

– Разнообразие жизни неисчерпаемо, – сказала мне как-то Балюсилюсталу. – Ну что знает о жизни человек? Самую малость, ха-ха! На Агатанге даже некоторые бактерии – или лучше назвать их компьютерами? – даже пирамидальные бактерии разумны. Возможности безграничны.

Здешний океан, как и на других планетах, изобиловал рачками, двустворчатыми моллюсками, головоногими, кольчатыми червями, губками и медузами, а также рыбами, стоящими выше в эволюционной цепочке. Но здесь водились еще и причудливые существа, напоминающие давильные или режущие машины, и машины, напоминающие живые существа. Эти формы жизни создали агатангиты – вернее сказать, запроектировали сборочные энзимы на их создание. (Я буду называть эти энзимы сборщиками, поскольку в действительности это машины.) Рибосомы запрограммированных бактерий поставляют сборщиков, предназначенных для определенных задач. В воде сборщики создают крупные молекулы путем сцепления частиц углерода или кремния с атомами золота, меди, натрия и прочих элементов, растворенных в теплом рассоле океана. Липиды, гормоны, хлорофилл, новые виды ДНК – из всего этого сборщики строят полуживотные, полурастительные организмы. Сборщики вяжут атомы углерода слой за слоем – словно морские нимфы, ткущие из алмазных волокон свои сверкающие гнезда. Каждый атом скрепляется с другими прочно, как клеем. Агатангиты способны собирать из атомов любые конструкции, допустимые законами природы. Они присоединяют молекулярные проводники к источникам тока в живых тканях и создают электрические поля. Если бы они захотели, то могли бы построить под водой город или сделать кита размером с космический лайнер; мне думается, они могли бы начинить нервы и мышцы какого-нибудь кита электроникой, превратить его в живой легкий корабль и запустить в космос. Не было ничего, что они не могли бы смастерить, разобрать и снова собрать молекулу за молекулой и нейрон за нейроном, – ничего, включая человека.

Таким образом семейство Балюсилюсталу переделало меня так, что я мог дышать и в воздухе, и в воде. При этом кора моего мозга не подвергалась действию фитопланктона, морских червей и прочего мусора. Ради моего удобства агатангиты построили в море островок и вырастили на нем плодоносящие деревья – всего за несколько дней. Другие операции производились не столь быстро. Изнутри я менялся медленно, день за днем, клетка за клеткой. К концу своего первого года на Агатанге половину времени я проводил в воде, половину на суше. Я бродил по своему островку, гадая, кто я такой и почему я здесь один. Я срывал с деревьев плоды, напоминающие вкусом снежные яблоки, но более питательные. Реставраторы умудрились изобрести единственный вид пищи, который я усваивал лучше, чем рыбу, плавающую в островной лагуне. Но вскоре фрукты мне надоели, и мне захотелось мяса – живого, способного двигаться. У меня чесались руки сделать из древесной ветки острогу, наколоть на нее жирную летучую рыбу, отделить соленое мясо от костей своими отросшими ногтями и с жадностью умять его. Но это мне запрещалось. Балюсилюсталу объявила, что я могу входить в воду, только когда мой мозг открыт – в полубессознательном состоянии.

– Ты не знаешь моря и не понимаешь, что разрешено есть тебе и чему разрешено есть тебя, – сказала она мне однажды, восстановив в моем зрительном центре восприятие лазурного цвета. (Я называю Балюсилюсталу «она», хотя ее нельзя было отнести к какому-то одному полу. Впрочем, в ней, как и в большинстве агатангитов, женское начало сильно преобладало над мужским.) Она лежала в воде у берега моего острова и смеялась так, что весь ее длинный торс колыхался и жир красиво переливался под блестящей кожей. На плавниках у нее имелись когти, которыми она рисовала фигурки зверей на мокром песке. Для агатангитки у нее была очень длинная шея, изгибающаяся со змеиной грацией. Надо сказать, что богочеловеки – богоженщины – вовсе не были одинаковыми. Одни придавали себе внешность морских коров, другие – дельфинов, выдр и даже китов. Их потомство носило тысячу разных форм – наш городской эколог головой бы поручился за то, что эти существа принадлежат к разным видам. Но при всем их различии у агатангитов была одна общая черта: человеческие глаза. У Балюсилюсталу они были большие, карие, умные, светящиеся юмором и иронией. Она не сводила их с меня, общаясь со мной посредством лающих, ворчащих и щелкающих звуков, которые я хорошо понимал. Позднее, когда из моего мозга удалили переводящие биочипы, этот язык для меня превратился в тарабарщину.

Но для Балюсилюсталу моя человеческая речь не вызывала затруднений.

– Мясо есть мясо, – сказал я (тогда я еще не причислял себя к цивилизованным людям и не помнил, что жил в Городе). – Человек должен охотиться, чтобы жить.

– Ты же не акула, дурачок, – ха-ха! Ешь фрукты – вот твоя пища.

Мне казалось, что она смотрит на меня свысока, как новоиспеченный кадет на послушника. Может, она думала, что я целый день буду лазать по деревьями, как обезьяна? Сильнее всего ее превосходство проявлялось при моих попытках понять устройство агатангийского общества.

– Даже если бы твой мозг был здоров, ты не услышал бы, как говорит с тобой море. Ты математик и хочешь бессмертия для себя самого, ха-ха! Что можешь ты знать о мировой душе? Подожди, – тут же добавляла она, – сначала ты должен вспомнить себя, а потом посмотрим, способен ли ты понять несколько простых вещей.

Через некоторое время, полностью восстановив способность управлять своими мускулами, я начал вспоминать. Собственная биография возвращалась ко мне частями, зыбкая, как морская пена, и всасывалась в трещины памяти. Это было странное, тревожное ощущение. Иногда я, как ребенок среди ночи, просыпался в море, не понимая, кто я и как здесь оказался. Я всплывал и качался на темных волнах, глядя на звезды. Мне снились сны. В них я был Мэллори Рингессом, маленьким послушником, изучающим булеву алгебру, был учителем, охотником, кадетом, «пареньком», отцом и сыном, а порой, в моменты просветления и экстаза, я был пилотом и рыбой – рыбой-пилотом – и постигал тайны извечного океана.

Однажды, когда я решил, что вспомнил все события своей жизни, за исключением совершенного мной убийства, собственного смертельного ранения и того, что было между этими двумя моментами – в день, когда над тихим морем курчавились белые облака, – Балюсилюсталу подплыла ко мне, толкнула носом и сказала:

– А теперь мы возьмемся за твой мозг основательно – и когда мы закончим, ты поймешь, что значит иметь мозг.

Она привела меня на глубокое место, где ждала вся остальная стая. Сотня агатангитов окружила меня, тыча холодными носами в мое обнаженное тело и облизывая с ног до головы. Повсюду, внизу и по бокам, работали плавники, и соленая пена наполняла мой рот. Потом Пакупакупаку, Цатцалюца и другие подняли меня на спинах над водой. Вдали виднелся мой островок, золотое с зеленью пятнышко на искрящейся голубизне океана. Реставраторы посвистывали, лаяли и чмокали. Вскоре им ответили такие же звуки, и море вокруг закипело от гладких черных тел. Я насчитал шестьсот тридцать фигур – потом меня уволокли под воду, и я перестал считать. (Позже я узнал, что стая насчитывает около тысячи агатангитов и что в океане обитает около десяти тысяч стай.) Балюсилюсталу – или Муму, или Сиселека – издала ряд высоких пронзительных звуков. Я понял, что она обращается к китам и дельфинам – и вскоре вокруг нас возникли их массивные тела.

– Мы пригласили глубинных богов присутствовать при твоем возрождении, – пояснила Балюсилюсталу. Я подивился умному устройству речевых органов агатангитов, дающему им возможность говорить еще и на языке китов, помимо своего.

Все это время агатангиты трогали друг друга и лаяли: информация передавалась от носа к носу и от горла к уху. Прикосновения становились все более игривыми, интимными и нетерпеливыми. Одни члены Стаи подставляли другим свои раскрытые щели. Подо мной, надо мной и со всех сторон самозабвенно совокуплялось множество пар, и в воде звучали их лай и стоны. Сначала я не понимал, что происходит, и думал, что боги обезумели от секса, но потом часть правды открылась мне – то ли телепатически, то ли через вживленные в мозг биочипы. Когда взрослая особь Стаи созревает для спаривания, сообщил мне божественный голос, она, Первая Мать, вызывает у себя овуляцию, находит партнера и совокупляется с ним. (У всех агатангитов имеются мужские половые члены, огромные, с треугольными красными верхушками – больше, чем у Бардо, но яички отсутствуют, поскольку необходимости в них нет.) Первая Мать вводит свой член в щель второй матери, и яйцеклетка поступает в совершенно особенный орган, называемый бакулой. В бакуле яйцеклетка частично оплодотворяется. Вторая мать обволакивает ее тщательно сконструированными нитями цитоплазмы, подобно тому, как вирус заражает клетку носителя своей ДНК. Затем она посредством своего члена передает яйцо третьему партнеру, который производит аналогичный процесс – и так много, много раз. Наконец, когда яйцеклетка проходит через все бакулы – агатангиты иногда именуют этот имеющий форму пончика орган «фабрикой перемен», – и все матери вносят в нее свою долю наследственности, оплодотворение завершается, и Последняя Мать принимает зиготу в свою матку, где и вынашивает плод. Таким образом, каждая агатангитка является дочерью всей Стаи.

– Но сегодня мы делаем не дочерей, а кое-что другое, – сказала мне Балюсилюсталу, глядя, как Стая под водой обменивается своей плазмой.

Трудно объяснить, что именно они делали. Семя, которое передавалось из бакулы в бакулу, было чем-то вроде бактерии, «нейрофага», поскольку предназначалось для поглощения и замены мертвых, разобщенных нервных клеток. В другом отношении оно больше напоминало информационный вирус, в который каждая мать Стаи вплетала цепочки исправленной ДНК, тоненькие ассоциативные волокна. Извиваясь в экстазе, они переносили этот вирус из одной бакулы в другую. Импульсивная десятая мать вносила свои ассоциации по вдохновению, более рассудительная пятисотая мать отменяла их и вносила свои. Когда вирус был близок к завершению, Балюсилюсталу приняла его в свою бакулу, где произвела окончательную доводку.

– Теперь мы введем это в твой мозг, – сказала она. – Я прошу тебя принять дар моих сестер.

Я, должен признаться, не желал принимать от них никаких даров. Я был еще не вполне собой, но соображал достаточно, чтобы испугаться. Я не знал, как они вскрыли мой мозг – возможно, применили разборочные механизмы, чтобы разделить швы и растворить черепные кости. Мне казалось, что все мое тело вскрыто и теперь анатомируется слой за слоем, клетка за клеткой. Вода покраснела от кровавых нитей. Различные части моего организма плавали в соленом море, медленно разворачиваясь. Из мозга удалили некоторые биочипы. Когда мне ввели вирус, я закричал – не от боли, а от страха, что этот вирус уничтожит меня вместо того, чтобы исцелить. Мой крик донесся по взбаламученной воде до группы тупорылых кашалотов, и я услышал булькающие стоны, напоминающие смех. Балюсилюсталу заговорила, не разжимая рта, и я услышал ее голос внутри себя.

– Глубинные боги хотели бы знать, почему это обезьяны всегда кричат, когда рождаются. Потому что они глупые, объясняю я, ха-ха.

– Я не рождаюсь, я умираю! Вы убиваете меня.

– Мы делаем тебя тем, чем ты мог бы стать.

– Чтобы жить, я должен умереть. Этот вирус убьет меня, я знаю.

– О-хо-хо, до чего же ты прост! То, что мы сконструировали, на самом деле не вирус.

– А что же это?

– Ну, мы ведь боги, ха-ха! Мы создали это семечко в своих телах, чтобы исцелить тебя. Можешь называть его божественным семенем.

– Вирусы – это наиболее примитивная ДНК, заражающая и убивающая клетки высшего порядка – так учили меня экологи, когда я был послушником.

– Глупость какая! Божественное семя будет искать мертвые мозговые клетки – ведь многие части твоего мозга мертвы.

– Горе мне, горе, как сказал бы Бардо.

– Оно по-своему разумно. Оно вводит ассоциативные связи в умершие клетки, ненадолго оживляя их. И берет на себя программирование ДНК.

– Я ухожу на ту сторону – горе мне.

– Слушай, Человек, – это и есть то, чем мы занимаемся на Агатанге. Ассоциативные связи репродуцируются в тысячекратном размере. Размножение – это жизнь, глупый ты Человек. Новые связи самоорганизуются, сплетаются вместе, как морские черви, формируют тысячи цепочек. Когда они разрастаются, нейрон лопается, гибнет, и рождается новое божественное семя, тысячи божественных семян.

– Кадеты гибнут, таково правило. Почему бы вам не оставить меня в покое?

– Когда по твоему мозгу начнут мигрировать миллионы божественных семян, мы удалим оставшиеся биочипы – они так примитивны. Они годятся для того, чтобы ты мог переставлять ноги и болтать своим глупым языком, но для восстановления математической и прочей памяти, для ее развертки они бесполезны.

– Развертки?

– Мозг – все равно что голограмма, где целое свернуто в комок вместе с частным.

– Нет.

– Позволь мне объяснить.

– Нет, нет. Я умираю, и мне страшно.

Я долго еще болтался в воде, колеблемый легким течением. Не знаю как, но меня кормили. Я чувствовал во рту вкус соли и крови, тюленьей кожи и мочи. (Агатангиты столь же мало заботятся о своих экскрементах, как младенец, лежащий в теплой ванночке. Но океан очень велик, поэтому облака темной оранжевой мочи растворяются быстро.) Долгие дни сменялись долгими ночами, ночи – днями, и ритм смены света и тьмы терялся в более глубоком ритме моря. Вокруг все время слышались лай и стоны Стаи, посвистывание дельфинов и ворчание кашалотов, сливающееся с долгим черным рокотом океана – все эти звуки накатывали на мою кожу непрестанными волнами. Я чувствовал их костями, и мне казалось, будто я их глотаю, будто звуки моря питают и поддерживают меня. Темные ритмы пронизывали мою кровь, и в мозгу снова возникал звук. Стая скользила под водой, перенося туда-сюда песнь и субстанцию заново создаваемой жизни – они касались друг друга, и пели, и опорожнялись одна в другую. Мне снова вскрыли мозг и опять ввели, уже глубже, свой вирус, свое божественное семя. Это повторялось еще много раз. Агатангиты пели о человеческой глупости и человеческом уме. Пели о мировой душе, свете и тьме. Вирус делал свое дело, и охватывающий меня океан звуков расширялся. Песнь Стаи становилась все яснее для меня. Я начинал кое-что понимать. Скорбные ноты зазвучали внутри, и я вспомнил, что однажды убил тюленя. Потом раздался еще один пронзительный звук, словно исторгнутый шакухачи, и я вспомнил, что убил человека по имени Лиам, и заново пережил момент собственной смерти. Звук смерти, звук жизни. Волны разбивались о мою голову, чайка била крыльями в воздухе, и я вспомнил вещи, которые лучше было забыть навсегда. Я вспомнил, как учился считать в детстве, вспомнил, что Леопольд Соли мой отец, и на миг припомнил всю свою жизнь. Я вспомнил то, чего никогда не знал. Странные новые воспоминания посещали меня – я понимал, что их вызывает разгуливающий внутри меня вирус. А вокруг звучала песня моря, песня Реставраторов и других стай – песнь жизни.

– Почему вы это делаете?

– Потому что это приятно! А тебя мы восстанавливаем еще и потому, что ты – это ты, Мэллори Рингесс, пилот, который никогда не умрет, ха-ха! Мы даем тебе нашу память, потому что ты должен знать.

– Не хочу я ничего знать!

– О-хо-хо! Слушай, Человек, и мы расскажем тебе все! Слышишь, как волны шепчут тебе твой секрет? Мы знаем, что ты хочешь знать, Человек. Секрет жизни в том, чтобы радоваться жизни, и эта радость разлита повсюду. Радость – это то, для чего мы созданы. Она в ночном прибое, в прибрежных скалах, в соли, в воздухе, в воде, которой мы дышим, и глубоко-глубоко в крови. Она в морском песке, в серебристых косяках рыбы, в густой зелени отмелей и в пурпурных глубинах, в хрупкой раковине, в розовых рифах и даже в иле, устилающем дно, – радость, радость!

– Нет. Жизнь – это боль, я знаю. Я помню одно стихотворение: «Мы рождаемся в материнских муках и гибнем в своих».

– Жизнь не погибнет. Мы даем тебе нашу память, чтобы она не погибла.

– Я помню песню Реставраторов.

– Все наши стаи – Реставраторы. В этом наше предназначение.

– Я не хочу, чтобы меня реставрировали таким образом.

– Это великая песнь, не так ли? Ты слышишь ее?

– Мне страшно.

– Ха-ха!

Песнь Агатанге – великая песнь, но мало кому из людей захотелось бы ее услышать. Впрочем, некоторые ее части, учитывая чисто человеческую наследственность этой таинственной расы, доступны пониманию. Люди и полубоги (и, надо полагать, большинство богов) в равной степени знают о том, что материя и сознание неразделимы. Это старая истина: механики еще много веков назад обнаружили, что невозможно описать поведение элементарных частиц, не учитывая влияния сознания на изучаемые объекты, так же как невозможно объяснить катастрофическую термодинамику и отравление Земли, не учитывая сознательную преступную деятельность миллиардов людей. (Лишь после этого большинство механиков отказалось от абсурдной идеи поиска абсолютной частицы. Трудно поверить в то, что древние «открыли», описали и каталогизировали тридцать тысяч триста восемь элементарных частиц: лептонов, глюонов, фотино, гравитонов, куонов, кварков, спиноров и прочих порождений их уравнений – прежде чем отказаться от этой безнадежной затеи.) Агатангиты же, веруя в единство сознания и материи, довели свою веру до логического конца. Все десять тысяч стай Реставраторов работали над повышением уровня сознания своей планеты, и песнь их повествовала об этом великом пути. Первые экологи не доверяли мизерному индивидуальному сознанию. Разве спасло оно Старую Землю? Нет, и Агатанге тоже не спасет, ибо человек остается человеком, и когда-нибудь – даже если люди превратятся в тюленей и поселятся в море – естественная гармония все равно будет нарушена. Только создав сознание, намного превышающее их собственное – мировую душу, – смогут люди пропеть гимн радости, к чему они в конечном счете и стремились.

Когда мой мозг выздоровел настолько, чтобы воспринимать наиболее древнюю гармонию океана, Балюсилюсталу разрешила мне ловить рыбу в лагуне моего островка. Долгие дневные часы я проводил, вспоминая и орудуя своей острогой. Спал я на берегу, и яркое розовое солнце сожгло мою белую алалойскую кожу. Часто я уплывал из лагуны вдоль по течению, где резвились, черпая планктон, мигрирующие киты. В воде, красной от крошечных рачков, взметались фонтаны горбачей, финвалов и других китов – я понимал все это так, словно прожил в море миллион лет, но все еще боялся хищников вроде акул, а также менее материальных вещей. Иногда я плавал со Стаей, чувствуя себя защищенным, как их детеныш – а когда они вскрывали мой мозг, успокаивающие мысли Балюсилюсталу и других омывали меня:

– Не бойся потерять себя. Есть часть и есть целое, и существуют они одновременно.

– Я человек! Я никогда не буду одним из Стаи.

– Ну что ж, людям – женщинам – Старой Земли почти что удалось создать всепланетное сознание. Десять миллиардов людей подобны нервным клеткам мозга. Соприкасаясь, беседуя, совокупляясь, дерясь и распевая песни, они взаимодействуют, как синапсы мозговых клеток.

– Почему же мы потерпели неудачу?

– А почему человеческий детеныш отрывает крылышки у мух?

– Я не хочу быть частью всепланетного мозга.

– А вот он хочет, чтобы ты побыл частью… целого. Хотя бы какое-то время.

– Нет-нет.

– Вот потому-то наши предки и потерпели неудачу. Зарождающееся сознание Матери-Земли погубила собственная юношеская беззаботность. Строго говоря, оно вообще не родилось – его части так по-настоящему и не стали целым.

– Я думаю, земляне тоже боялись.

– Да просто они были глупые, ха-ха! Разве рыба не воспринимает море только как воду, в которой плавает? Что знает отдельная клетка твоего мозга о математике, музыке или любви? Мы не можем сознавать всех параметров целого, но можем воспринимать некоторые его действия.

– Чем же занимаются десять тысяч ваших стай?

– Они творят чудеса! Разве мы не боги? Мы – мозг Агатанге, и когда мы плачем, то идет дождь, а когда вздыхаем – дует ветер. Кораллы, умирая в нужных местах, строят из своих скелетов океанские рифы. Мы создаем новые виды, когда возникает необходимость, а то и просто для забавы. Есть и другие вещи, высшего порядка – экология, гармония… мы трепещем, говоря тебе о них, мы очень бы хотели тебе рассказать, мы просто должны, но…

– Но что?

– Но ты слишком глуп для этого, ха-ха! Как глупы, впрочем, и все отдельно взятые агатангиты – Балюсилюсталу, Муму и Пакупакупаку. Но у нас по крайней мере есть понятие целого. Оно – это мы, и оно знает о нас.

– А киты?

– Киты для нас то же, что кора для более примитивных частей твоего мозга. Можно сказать, что киты – это душа Агатанге, но это было бы упрощением.

– Какая сложная иерархия, сколько слоев у вашего разума. Я все-таки боюсь потерять себя.

– Глупый ты, глупый человек! Голограмма сохраняется – все сохраняется.

– Я боюсь, и точка.

Я боялся не того, что всепланетное сознание поглотит меня. Как может человек с волосами, пальцами и математическим мышлением раствориться в стае тюленеобразных существ? Даже если им под силу изменить мое тело и мой мозг по своему капризу – а я вынужден был признать, что им это под силу, – для чего им это надо? Какую ценность для божественной расы представляет Мэллори Рингесс, простой пилот архаического Ордена? Нет – я боялся, что мою индивидуальность уничтожит вирус, внедренный ими в меня. Чем дольше я плавал со Стаей и чем успешнее «выздоравливал» мой мозг, тем сильнее я боялся.

Шли дни, и я постоянно убеждался, какую огромную власть имеют агатангиты над материей и сознанием. (А также, чтобы завершить полумистический пятиугольник механиков, над энергией, пространством-временем и информацией.) Я заметил, что там, где плавает Стая, никогда не бывает дождя и сильного ветра, который вызывал бы большие волны. Даже акулы почему-то держались на расстоянии. Эти изящные, обтекаемые убийцы поедали только немногих, очень старых агатангитов, готовых «следовать дальше», как выражались там. Молодняк – детей – акулы не трогали. Я не понимал, как могут Муму и Сиселека подплывать к большой белой акуле и нахально касаться ее плавников своими. Для меня было тайной, зачем они вообще это делают – разве что для того, чтобы показать мне свою любовь ко всему живому и, что еще важнее, любовь всего живого к себе. Только однажды усомнился я в их власти. Только однажды природа доказала, что поддается их контролю не больше, чем солнце – контролю подсолнуха.

В океане откуда ни возьмись появилась стая касаток с рядами конических зубов и мрачным оскалом. В мгновение ока они разорвали на части и сожрали Сиселеку и еще семерых. Крови в воде было столько, что даже акулы обезумели. Началась бойня – акулы, глотая воду, гибли без видимых причин. В суматохе один из китов прорвался в середину Стаи и проглотил, словно устриц, восемь вопящих детей. Наевшись – он не мог не насытиться, – он подцепил хвостом еще одного ребенка и выбросил его из воды над головами матерей прямо в пасть другой касатке. Три раза кит повторял этот трюк, и каждый раз дитя исчезало в животе ухмыляющегося, черного с белым чудища. Потом касатки уплыли столь же внезапно, как появились, и красные воды успокоились.

Стая долго рыдала, вскрикивала, свистела и стонала. Несколько матерей уволокли меня под воду, окружив толщей своих содрогающихся тел. Но касатки пропали, и песня Стаи вновь наполнила море. Возможно, агатангиты вели счет своим потерям или просто успокаивали друг друга. Возможно, они занимались своими «высшими материями». Меня привели в ужас опасности, грозящие мне как изнутри, так и снаружи. Мне хотелось одного: вернуться на свой остров и залезть на дерево, где я буду в безопасности. Поющие голоса между тем становились все спокойнее и гармоничнее: визг и лай превращались в слова, а слова – в мысли.

– Такова цена – даром ничего не дается, ха-ха!

– Но вы же боги! Ты сказала, что когда вы плачете, идет дождь.

– В глубине души мы остаемся людьми и плачем, когда видим кровь.

– Ты сказала, что киты – боги высшего порядка. Я не понимаю – они что, безумны?

– Это все долги, грехи наших отцов. Сознание Агатанге не совсем целостное, не совсем совершенно. Такова цена.

– Расскажи мне про этих касаток.

– Слушай музыку вздымающихся волн.

– Выходит, часть вашего всепланетного мозга безумна?

– Слушай шорох плывущих облаков.

– Скажи мне правду.

– Слушай биение собственного сердца.

– Нет!

– Плата. Изъяны. Вселенная несовершенна.

– И мой мозг тоже болен? Что ваш вирус сделает со мной?

– Но вселенная и совершенна в то же время, и твой мозг тоже совершенен или будет таким. И ты не должен употреблять слово «вирус». Говори «божественное семя». Оно создано для тебя одного. Разум наших стай окружил тебя и создал модель твоего мозга. Наш разум – это компьютер, наподобие акашикских компьютеров твоего Ордена или нейросхем твоего корабля. Только гораздо мощнее и глубже, о да! Разве мы не боги? А твой мозг – это безупречная голограмма. И разве в каждой части голограммы не содержится информации о целом? В наших бакулах, подключенных к компьютеру нашего разума, мы создаем божественное семя, «считывающее» голограмму твоего мозга. Оно разворачивает ее – в это самое время ты разворачиваешься, ха-ха! Божественное семя точно знает, в каком порядке следует заменять твои нервные клетки. И «видит» связи, которые следует создать между живыми нейронами.

– А моя память?

– Память – нелокальное явление. Ее можно создать, но нельзя уничтожить. Твоя память сохраняется целиком в каждой части твоего мозга. Божественное семя сохраняет ее.

– А я сам?

– Но ты же Мэллори Рингесс – так или нет, ха-ха?

– Моя индивидуальность тоже сохранится? Буду ли я по-прежнему собой? И как я об этом узнаю?

– Как звучит восходящее солнце?

– Мне кажется, будто я тону.

– Ты тонешь в море информации, да! Информация заключена везде – в спирали морской раковины и в пении стай; информация путешествует под водой, передаваясь от носителей матерям, от матерей носителям, которые затем заражают выдр и осьминогов, рыб и диатомы. Вот что такое носитель: он информирует нашу ДНК об изменениях других видов. Он информирует нас, а мы информируем весь океан, передавая информацию, передавая все время, от животного к животному и от растения к растению, по всему водному пространству Агатанге. Позволь нам открыть тебя этому морю информации.

– Нет!

– Не бойся. Все восстановится.

– Я боюсь умереть.

– Информация все равно что вода, а ты умираешь от жажды.

Настал момент тишины, который мне трудно вспоминать, но и забыть полностью невозможно. Меня вскрыли, и волны сознания хлынули внутрь. Я, как мне показалось, сделался частью Агатанге, частью живого мозга планеты. Я слышал массу звуков и чувствовал, как планета движется подо мной. Информация шла из меня в море, а каждое животное и растение в нем информировало меня о своем существовании. Мое сознание охватывало каждого моллюска, кита и. морскую звезду – я в этом уверен. Я был омаром и ощупывал клешнями песчаное дно в поисках падали. Я был сине-зеленой водою и плыл по течению, поглощая солнечный свет, был диатомой – стрелочным червем и пильщиком, режущим мягкую ткань медузы. Я был кашалотом, воспевающим радость совокупления, и кашалотихой, счастливо стонущей в миг разрешения от бремени. Я был многим и одним, я обнимал мир своими щупальцами, плавниками и руками. А информация все переходила от планеты к животному, от едомого к едоку, от вируса к бактерии, от матери к дочери. Эта информация была видимой и ясной, как алмаз, но теперь у меня об этом остались только воспоминания, слабые, как звездный свет, рассеянный в глубокой синей воде. Я был сразу и собой, крохотной клеточкой с ничтожным человеческим сознанием, и неким огромным существом, принимающим поток информации, струящийся через вселенную. Я знал. Для меня как для человека это знание было невероятно сложным, но как планета Агатанге, глядящая на звезды, я представлял все окружающее простым и прекрасным. Это понимание, до сих пор не знаю как, изменило меня, и продолжает менять, и, боюсь, никогда уже не перестанет.

Очнулся я лежащим на берегу, зарывшись пятками в мокрый песок у кромки моря. Песок был везде: во рту, в волосах, в ушах и глазах. Я шевельнул запекшимися губами, пытаясь что-то сказать, и песок заскрипел на зубах. Надо мной кричала чайка, и вдоль всей черты прибоя пенились волны. Розовое солнце клонилось к западу, и я не мог сообразить, сколько времени здесь пролежал. Кожа у меня обгорела и стала похожа на кровоплод. Я запустил пальцы в волосы, я хотел найти какие-нибудь швы или шрамы, доказывающие, что мой череп вскрывали, но не нашел ничего, кроме высохших водорослей, которые застряли в моих черных с рыжиной волосах. Тогда я закрыл глаза и заглянул в себя, отыскивая воспоминания, которые могли показаться нереальными. Я испытывал свое математическое мышление, выдвигая новые аксиомы, изобретая красивые теоремы и упражняясь в логике. За этим последовали долгие размышления о проблеме индивидуальности, с которой я впервые столкнулся в Тверди. Как мне узнать, изменилось мое первоначальное «я» или нет? И если оно действительно изменилось в какой-то неуловимой для меня степени, если я в чем-то стал другим или деградировал – имеет ли это значение?

Да, это имело значение. Сидя с зажмуренными глазами, я вспомнил последние слова Катарины, и это вдруг показалось мне важнее всего на свете. Самым большим моим страхом было то, что агатангийский вирус лишит меня собственной воли. Воины-поэты с Кваллара и презренные скутари, как известно, давно практикуют варварское искусство переделки мозга. Эта страшная методика называется у них «слель-мим». Крошечные слель-вирусы – в действительности это компьютеры – проникают в мозг жертвы. Сначала они организуют колонии в критических участках мозговой коры, а затем поочередно овладевают всеми программами жертвы – ее привычками, верованиями, передвижениями, мыслями и прочими функциями. После этого мозг начинает работать по программе своего нового хозяина. Когда вирус завершает свою работу и мозг перестраивается полностью, жертва перестает быть человеком и становится машиной.

«То, что находится внутри тебя, это не носитель информации и не слель-вирус. Мы уже сказали тебе: это божественное семя. Голограмма сохраняется».

Я лежал на берегу, вслушиваясь в свои внутренние ритмы. Признаться, я чувствовал себя таким же, как всегда – быть может, чуть более сложным, сердитым, угрюмым и слишком полным впечатлений, но… собой. Я встал и посмотрел туда, где за чертой прибоя собрались Реставраторы. В крови у меня звучала песнь Агатанге. Я остался тем же гордым, тщеславным, склонным к насилию человеком, каким был всегда, но знал, что во мне появилось нечто большее. Новая истина, новая страсть пылала где-то позади моих глаз – еще немного, и я пойму, в чем ее суть. Я что-то приобрел – что-то помимо песни стай. Я смотрел в океан, слушал шорох отлива и знал, что агатангиты не все сказали мне, не все объяснили.

Я выплыл из лагуны мимо бело-розовых рифов на глубокую воду. Дельфины, посвистывая, мчались впереди, кит-горбач выскочил из воды и плюхнулся обратно с оглушительным всплеском. Балюсилюсталу ткнула меня в живот, когда я заговорил с ней на языке Цивилизованных Миров. Я снова спросил ее о касатках, но она по-прежнему отвечала загадками. Мне давали понять, что эта тема – табу, и говорить об этом нельзя или нежелательно. (Не странно ли, что у всех людей – даже у полубогов – есть вещи, которые не обсуждаются. Деваки, например, почти никогда не рассказывают о своих страшных снах, многие эталоны избегают всяких упоминаний обо всем, что связано с сексом. Даже мы, пилоты, стараемся не говорить о том, о чем лучше не говорить.)

В последний раз они вскрыли мой мозг, но не физически. Они проникли в меня своими мыслями, своей любовью – и своей нуждой.

– Ты восстановлен, и пришло время расстаться.

– Во мне появилось что-то, чего я не могу выразить и даже осмыслить. Расскажите мне о касатках – я знаю, это ключ.

– Ощути свободу волн внутри себя.

– Почему боги не могут дать человеку простого ответа?

– Как был ты глупым, так и остался, ха-ха!

– Вы не все мне сказали.

– Мы открыли тебе секрет жизни.

– Никакого секрета нет.

– О-хо-хо, до чего же ты глуп!

– Почему вы восстановили меня?

– Потому что это было приятно.

– Почему?

– Почему-почему! Потому что ты Мэллори Рингесс, пилот, побывавший в Калинде – и она тоже побывала в тебе.

– Калинда?

– Вы называете ее Твердью, но ее настоящее имя – Калинда. И она знает секрет.

– Секрет жизни?

– Она знает секрет Экстра. Можно сказать, что для нашей галактики это равносильно секрету жизни.

– Не понимаю.

– Стаи поют жизнь Агатанге и ее океана, иногда мы поем даже солнце, но мы не можем помешать звездам Экстра взрываться.

– Этого никто не может.

– Кроме тебя, ха-ха!

– Боюсь, что и я не могу. Я всего лишь глупый человек.

– Ну нет, бери выше!

– Что же я такое?

– Придет время – узнаешь.

– Что узнаю?

– Что-что! Ты Мэллори Рингесс, человек, чей мозг стал огромным, как океан Агатанге. Разве ты не чувствуешь своей огромности? Как море вздымается под дождем и ветром, так и ты будешь вздыматься под бурями своей жизни. Возможностей много, пилот, и они будут раскрываться одна за другой. Однажды, став еще огромнее, ты спросишь Калинду, отчего растет Экстр. Мы бы сами ее спросили, но Калинда ненавидит нас, и существует иерархия. Мелкие боги должны кланяться более крупным.

– Я никогда не вернусь к Тверди.

– Когда-нибудь вернешься, потому что тебе предначертано вернуться и потому что мы просим тебя об этом.

– Почему просите?

– Потому что звезды гибнут, и нам страшно.

Иногда мне кажется, что страх – самое худшее во вселенной. Реставраторы распрощались со мной и уплыли вместе с быстрым течением. Кашалоты, один за другим, набрали воздуха и ушли под воду. Дельфины с улыбками и прощальными свистками последовали за ними. Серые киты, голубые киты, нарвалы – все исчезли с глаз долой. Касаток я в тот день не видел, и их тайна осталась неразрешенной. Океан от горизонта до горизонта стал голубым, пустым и тихим. Вдалеке призывно золотились пески моего островка. Я тряхнул длинными мокрыми волосами, убрав их с глаз, и посмотрел повнимательнее. Это блестел не песок, а корпус материнского челнока. Стая каким-то образом уведомила ее о моем выздоровлении и послала за ней корабль. Она ждала меня, чтобы забрать домой. Я поплыл к острову, слыша, как ревут внутри волны сознания. Никогда еще я не знал такого страха и такого одиночества.