"Нет худа без добра" - читать интересную книгу автора (Гудж Элейн)

12

– Мне бы страшно не хотелось потерять эту книгу. Отец, она могла бы стать событием. Вначале я думал, что это просто слухи, но сейчас подтверждается, что продюсеры из «Парамаунт» и "Фокс"[25] делают свои предложения. Все агенты только и говорят об этой книге.

Сидя напротив отца у его письменного стола, беспорядочно заставленного фотографиями в рамках, в числе которых был и его собственный портрет – круглолицый мальчик, – который он ненавидел, Бен вертелся как на угольях. Приготовленный им перечень книг отчаянно нуждался в поддержке – на случай, если все его победы и обеды не смогут удержать Роджера Янга. Однако, видя задумчивое выражение лица Джека, сидящего откинувшись назад в своем похожем на трон качающемся кресле викторианской эпохи, Бен понял, что отец, как обычно, хочет заставить его попотеть… А в конечном итоге может сказать и «нет». Ну и черт с ним!

Бен чувствовал, как тело начинает гореть. Он знал, что стоит стащить пиджак и закатать рукава рубашки, как он увидит сыпь на внутренней стороне предплечий.

– Двести тысяч – слишком большая сумма за книгу, над которой еще предстоит много поработать, – тихо и спокойно ответил отец.

– "Рэндом"[26] предлагает сто семьдесят, а за двести – я почти уверен – мы ее перехватим. Эта книга может стать новым «Аэропортом». Фил Хардинг не только хорошо пишет, он к тому же связан с крупнейшей лос-анджелесской юридической компанией, – атмосфера книги настолько реальна, что просто чувствуешь себя там.

– Ну а как насчет сюжета? Джерри говорит, в нем есть большие прорехи.

Бен был на грани того, чтобы взорваться, но только сжал кулаки покрепче. Шиллер, старый вонючка, что он понимает в коммерческой литературе?!

– Для него любой плох, если только он не Уильям Фолкнер или, на худой конец, Сол Беллоу,[27] – ответил Бен, как он надеялся, убедительным тоном. – Мы говорим не о Национальной премии в области литературы, отец. Если ее подредактировать и дать ей приличную рекламу, эта книга может попасть в бестселлеры "Нью-Йорк Таймс".

Бен чувствовал, как кожа на руках и под воротником зачесалась сильней, и вспомнил: когда он был маленьким, отец был вынужден надевать ему на руки носки, чтобы он не расчесывал высыпания крапивницы. Сейчас он чувствовал себя так же, словно его руки были связаны. Господи, ну что стоит старику один раз, всего только один раз прислушаться к тому, что он говорит?

– Мне нравится твой энтузиазм, Бен. – Отец говорил своим "я-самый-благоразумный-человек-в-мире" голосом. – Но давай будем реалистами. Что я вижу, так это начинающего автора, его первый роман и проблемы, которые могут быть, а могут и не быть разрешены. За двадцать тысяч, даже за пятьдесят, мы еще можем рискнуть. Но чтобы протолкнуть эту работу, нам придется идти на расходы на маркетинг и рекламу, которые выльются в шестизначную сумму.

– Лу Сильверстайн у Уильяма Морриса намекает, что вместе мы могли бы кое-что выработать. Например получить проценты от продаж за рубежом.

Незачем было объяснять отцу, что чем больше сумма аванса автору, тем больше заинтересуется книгой Голливуд.

– Это несколько меняет дело.

Джек откинулся в кресле, закинув руки за голову и соединив пальцы в замок. Однако его лицо по-прежнему выражало сомнение.

С седеющей головой и ясными синими глазами, отец вполне мог бы стать моделью для рекламы какой-нибудь страховой компании, подумал Бен. "Доверьтесь мне, друзья, и я вас не подведу!" Почти таким и считали его сотрудники «Кэдогэна» – редакторы и их помощники, армия всех занятых маркетингом и сбытом и многочисленные «барышни» из отдела оформления и иллюстраций. Его секретарша – долговязая, с лошадиным лицом, пожилая Люси Тэггерт – была влюблена в него многие годы. Он вспомнил, как отец однажды похвалил ее шарф, так Бен готов был поклясться, что она потом не снимала его целый месяц. Рейнгольд, пожалуй, был единственным, кто перед ним не заискивал.

– Послушай, отец, я знаю, что сейчас дела обстоят не самым лучшим образом. – "Черт возьми, почему я должен чувствовать себя шестнадцатилетним парнем, который просит разрешить покататься на папином автомобиле?" – Но я уверен, что это дело выгорит.

"Ты передо мной в долгу, отец. Мое положение в компании, моя карьера, все мое будущее, все связано с Роджером Янгом. А ты сделал все от тебя зависящее, чтобы послать его к черту. Да, он – подонок, но разве ты не мог отправить эту женщину в приятное путешествие на Гавайи вместо того, чтобы бить Роджера по рукам?"

Теперь отец снисходительно улыбался и, подавшись вперед, положил локти на стол. Лучи утреннего солнца вливались в кабинет сквозь вертикальные жалюзи, ярко сверкая на фотографии улыбающейся Ханны, оправленной в массивную серебряную рамку. Бену хотелось разбить ее, швырнуть в стену.

Восемь лет назад, когда отец предложил ему работу в «Кэдогэне», Бен рассчитывал, самое меньшее, на место помощника редактора, а может быть и младшего редактора. Кроме того, что он – сын босса, ведь он выпускник Йельского университета. Но на его пути, черт возьми, стоял отец, не забывший о безалаберной жизни, которую Бен вел в первый год обучения в университете, и не только в первый, а потому затолкал его в отдел писем на полгода. Для себя Бен решил: он докажет старику, на что способен, если тому так хочется. Хотя мог бы, конечно, уйти и в другое издательство.

И во многих отношениях он действительно проявил себя. Даже если забыть о Роджере Янге, то разве не его была идея взять их заурядную книгу по диетическому питанию "Санта-Фе дайет", перекомпоновать ее, добавить фотографий? В результате она попала в список бестселлеров.

Но главный редактор – это кое-что значит. Бен мысленно представил – хотя и находящийся пока за пределами его досягаемости – угловой кабинет Джерри Шиллера, в глубине холла, размером чуть ли не вдвое больше, чем его нынешний. Все, что нужно, – легкий толчок в правильном направлении, и Рейнгольд выпроводит Джерри. Еще немного усилий – и на медной табличке нынешнего кабинета Джерри появится надпись: "Бенджамин Гоулд".

Но для успешной конкуренции с редакторами, которые работают здесь дольше, чем он, и ждут случая получить эту должность, понадобится что-то еще, что подняло бы его на первую строку короткого списка претендентов, – удачный ход, более блестящий, чем его успех с книгой Хардинга. А разве Грейс, сама того не желая, накануне не предоставила ему такую блестящую возможность?

Для начала надо попытаться выманить письма у Нолы Эмори. Ему вспомнилось первое впечатление о ней – высокая, худощавая, по-своему красивая. За короткое время ему удалось заставить ее приоткрыться и даже рассмеяться. А ее сексуальные глаза, так не соответствующие ее прохладной уравновешенности…

Она чувствует себя одиноко без мужчины, но не хочет признаться в этом.

Правда была в том, что он и в самом деле надеялся на возможность узнать ее поближе. Женщины, с которыми он встречался, были слишком банальны. Одно или два приглашения пообедать вместе, выход в театр или на концерт – и они уже мечтают о свадьбе. Нола совсем не такая, он чувствовал это. Ему придется преследовать ее, бороться за нее.

Такая перспектива захватывала и волновала.

– Дела на самом деле обстоят неважно, Бен, – донеслись до его слуха слова Джека. – Рейнгольд даже думает урезать расходы на рекламу книги Грейс.

Бен насторожился.

– Но в этом нет никакого смысла. Боже мой, да это же одна из наших ведущих заявок на весну!

Джек кивнул, тоже обеспокоенный новым поворотом.

– По всей видимости, до него дошли слухи, что от миссис Траскотт можно ожидать каких-то юридических действий. Ее адвокат уже сделал несколько заявлений на этот счет. И Рейнгольд теперь обеспокоен, что нас заставят сильно сократить текст, прежде чем книга увидит свет. А если не будет ничего сенсационного… Не мне тебе объяснять.

Бен понял все. Без хорошей порции «жареного» книга Грейс станет лишь еще одной сноской к истории с единственным отличием, что ее написала дочь героя.

– Послушай, отец, и ты, и я – мы оба знаем, что поставлено на карту. Даже Рейнгольд не знает, – сказал Бен, понижая голос. – Ты вчера вечером разговаривал с Грейс?

– Она рассказала мне обо всем. – Джек казался внутренне напряженным, его обычно строгое лицо выглядело измученным и как-то постаревшим. – Но сейчас руки у нас связаны. – Он поднял ладонь, как бы предупреждая возможное возражение Бена. – И еще, Бен, до тех пор, пока мы не возьмем ситуацию под контроль, я хочу, чтобы ты помалкивал. Теперь, когда миссис Траскотт вступила на тропу войны, нам ни к чему, чтобы пресса раскопала новые, неподкрепленные документами подробности.

Бен изо всех сил старался побороть досаду. Неужели отец все еще считает его ребенком, который не способен хранить секреты?

– А если мы сможем достать эти письма? Тогда у нас в руках будут доказательства.

– Это, безусловно, изменило бы положение вещей. Но я бы не стал возлагать на это большие надежды. Грейс считает, что Нола твердо стоит на своем.

– Может, Грейс просто не знает, как ее убедить? – спросил Бен, улыбаясь.

– Бен, я надеюсь, ты не собираешься предложить что-либо… непорядочное.

– Я просто подумал, что Нола могла бы передумать, если бы увидела в этом свой интерес, – сказал Бен мягко, понимая, что было бы ошибкой выложить все планы своему прямолинейному отцу. – Грейс могла бы предложить ей что-нибудь, например один-два процента от своей доли.

– Твой дед, когда приехал сюда, ходил по улицам с ручной тележкой и продавал кастрюли и сковороды, – сказал отец, улыбаясь. – Ты мне его сейчас напомнил – всегда смотришь, как бы побыстрее заключить сделку.

– Это позволило ему в конце концов открыть свой магазин, ведь так?

И когда только отец отделается от этой идеи эпохи Эйзенхауэра, что для продвижения достаточно честно трудиться?

– Да, именно! – расхохотался Джек.

– Отец, вернемся к книге Хардинга. – Бен почувствовал, что наступил удачный момент. – Позволь мне дойти до двухсот двадцати пяти тысяч, если понадобится. Обещаю, что ты не пожалеешь.

Отец нахмурился и сложил руки перед собой, задумавшись.

– Двести, – сказал Джек наконец. – И все. Я и так подставляю свою шею.

– Ты об этом не пожалеешь, отец. Бен встал.

– Будем надеяться.

Бен стиснул зубы, чтобы не вскрикнуть: черт побери, да почему ты мне никогда не веришь?!

Но он и так получил почти все, что хотел. Теперь оставалось вернуться в кабинет и сделать предложение автору. А потом он разыщет Нолу Эмори. Он уже успел позвонить ей на работу и узнал, что Нола почти весь день будет находиться на строящемся объекте – в здании, которое возводится на Восточной сорок девятой улице.

Эти письма Траскотта – он должен их раздобыть.

"У каждой собаки есть свой счастливый день". Разве не слышал он много раз в жизни эту пословицу? Что ж, этот день будет моим…

Бен наблюдал, как Нола Эмори шла через строительную площадку – высокая женщина в раздувающемся защитного цвета пальто, похожая на ель Дугласа, растущую среди привезенных на стройку бетонных плит, штабелей стальных балок и кранов. Под мышкой она несла рулон чертежей и на ходу беседовала с мастером в защитной каске, который эмоционально жестикулировал. Она казалась удрученной. Хотя по выражению мрачнеющего лица мастера можно было понять, что она излагает мысль четко и своего добьется.

Потом он показал куда-то вверх, и Нола вдруг сделала шаг назад, не обращая внимания или, что более вероятно, не заметив, что стоит на краю лужи. С запрокинутой назад головой и прогнувшейся спиной она наблюдала за огнем горелки сварщика, работавшего на стальной платформе высоко над ней, на фоне темно-серого неба Манхэттена.

Бенджамин резко выдохнул, оставив следок пара в неприятно холодном воздухе. Он был полон тревожного предчувствия и в то же время ожидания начала захватывающего приключения. Она выглядела недоступной и… аппетитной.

Вот она взглянула в его сторону. Узнала ли? Поднятый подбородок, расширившиеся глаза… – да, как будто бы узнала и направилась к нему по доске, брошенной на засыпавшие грязь камни… Заколебалась, а потом, словно решившись посмотреть, что выйдет, пошла к нему.

Бен почувствовал себя чрезвычайно довольным, хотя и не понимал почему.

– Я думал, что архитекторы приходят на строительную площадку, только чтобы убедиться в том, что их замысел воплощается в соответствии с проектом, – сказал Бен.

Она смотрела прямо на него и улыбалась.

– Мне всегда нравилось крутиться на стройке. Знаете, проектирование зданий вроде этого похоже на вождение автомашины – не обязательно быть автомехаником, но если вы когда-нибудь застрянете в глухомани с заглохшим двигателем, знание техники могло бы вас спасти.

– Примерно так же, как в издательском деле, – парировал он. – Проблема у редакторов состоит в том, что мы можем сказать автору, что не так, но не всегда можем подсказать, как сделать лучше.

– Но из-за не очень хорошей книги никто не может лишиться пальца или ног. Или даже жизни. – Нола повернулась и взглянула вверх, на башню из бетона и железных балок, наброском прочерчивающую небо. – Вы – Бен, я не ошиблась? Будущий пасынок Грейс Траскотт?

Ее тон был небрежен, но глаза и легкий румянец на резкой линии острых скул говорили, что она его помнила.

– Не совсем так! – рассмеялся он. – Я могу им стать, если мой отец когда-нибудь решится.

Он вспомнил день, когда отец покинул их. Лицо матери, несмотря на многочисленные косметические операции и подтяжки у глаз, вдруг превратилось в маску старухи.

Нола смотрела ему в глаза слегка прищурившись, будто пыталась составить мнение о нем как о возможном деловом партнере…

– Вы случайно оказались здесь или же есть какой-то повод, из-за чего вам захотелось со мной встретиться? – спросила она.

– Это может показаться глупым, – он изо всех сил пытался казаться искренним, – но я надеялся, что смогу пригласить вас разделить со мной ленч. – Он глянул на свой «ролекс». – У меня есть час-другой.

– Не могу, – ответила она быстро. Бен с облегчением почувствовал, что сказала она это не для того, чтобы просто отделаться от него. – Я буду занята здесь до вечера и хотела просто перехватить сэндвич в закусочной за углом.

– Не будете возражать против моей компании?

– Да у вас наверняка есть дела и поинтереснее. Иначе говоря, "пошел вон".

– Нет, никаких.

Она метнула на него взгляд прищуренных глаз:

– Дайте мне передохнуть.

– Что правда, то правда. После такого утра вам и Белфаст покажется курортом.

Наконец, пожав плечами, она сказала:

– Ладно, но место, куда я собралась идти… Белфаст может показаться раем – там придется сидеть на открытом воздухе в такую погоду.

Взгляд, которым она окинула его тонкое кашемировое пальто, подсказал ей, что он был одет в большей степени для того, чтобы произвести впечатление, чем для тепла.

Спустя пятнадцать минут он сидел на скамейке на Рокфеллер плаза, чуть ли не примерзая к ней и жалея, что не настоял на том, чтобы посидеть где-нибудь в тепле, на удобных стульях и за бутылкой вина. К его удивлению, Нола будто бы и не чувствовала холода совсем. Она заглатывала сэндвич с индюшатиной, словно они были на пикнике по случаю празднования Дня Независимости.

Он заметил, что ей трудно справиться с крышкой стаканчика с горячим чаем, и бережно взял его у нее из рук.

– Позвольте вам помочь.

Пальцами, согретыми перчатками с меховой подкладкой, он нащупал ушко на крышке и снял ее со стаканчика.

Нола не стала его благодарить. Она просто сидела, наклонив голову набок, и искоса глядела на него.

– Почему-то меня не оставляет ощущение, что у нас не просто ленч на свежем воздухе.

– Не понимаю, что вы имеете в виду.

– Понимаете. Здесь есть какой-то фокус, который я еще не разгадала. Вас послала Грейс?

– Нет, – ответил он честно, почувствовав сквозь пальто, как забилось его сердце. – Может быть, мне следовало предварительно позвонить?

Она дотронулась до его рукава.

– Нет, извините меня. Это только… Вам приходилось просыпаться посереди ночи, когда какой-то репортер из Лос-Анджелеса звонит, чтобы засыпать десятками вопросов о вашем отце? – Было ясно: она не догадывалась, что он знает, кто был ее настоящим отцом. – Я просто стала до черта раздражительной, к тому же еще предстоит пережить восемьдесят других мини-катастроф на той строительной площадке, которые предстоит преодолеть вместе с Фредом, прежде чем я освобожусь.

– А я вас и не виню за то, что вы такая пугливая, – сказал он ей. – Просто мне захотелось вас повидать.

Это и в самом деле было причиной того, почему он оказался здесь. По крайней мере, часть правды.

Она повернулась, глядя на стайку маленьких девочек, одетых в парки и гетры, вплывающую на каток. Потом она вновь устремила сверлящий взгляд своих дымчатых глаз на него:

– Зачем?

– Разве должна быть какая-то особая причина?

Скептицизм, который она даже и не пыталась скрывать, вызвал у Бена неожиданную для него самого сумасшедшую мысль. А что, если забыть об этих письмах и дать отношениям с Нолой идти своим путем, к чему бы это ни привело?

Но нет. Они ему так нужны…

– Вы хотите меня убедить в том, что вас интересую я лично, безотносительно к моим отношениям с Грейс?

На этот раз ее голос звучал резко и подозрительно.

– Да, я понимаю, как это должно выглядеть, – признался он. – По правде говоря, я не смог бы объяснить, почему я здесь, за исключением того, что вы мне нравитесь. И мне хотелось узнать вас поближе.

Глядя мимо нее на флаги, полощущиеся на флагштоках, окружающих каток, он почувствовал легкое пожатие ее руки. Даже сквозь пальто и спортивную шерстяную куртку, которая была на нем, это прикосновение вызвало у него покалывание в паху.

– Я не хотела вам грубить, – сказала она смягчаясь. – Тонкое обращение не входит в число моих достоинств.

– Отсутствие тонкого обращения может пригодиться в общении с мастерами на стройке, – поддразнил ее он, поднимая глаза и встречаясь с нею взглядом. – Уверен, что с парнями вроде этого не так уж легко… особенно женщинам.

– Я справляюсь.

– Вы мечтали стать архитектором? – неожиданно спросил Бен.

– Мне всегда нравилось ходить мимо домов, представляя себе, каково в них жить. Когда я была маленькой, я играла в "Линкольн логс"[28] вместо кукол. Моя мама…

Нола остановилась, как человек, бродивший по мелководью и вдруг обнаруживший, что дно уходит из-под ног. По ее лицу было заметно, что она колеблется, опасаясь попасть на глубину.

– Пока мне не исполнилось шесть лет, моя мама убеждала меня, что магазин «Шварц» – это выставка игрушек. – Бен быстро перевел разговор на более безопасную тему. – И когда я выяснил, что их можно покупать, я просто чокнулся. За шесть минут я заставил ее купить все, что не было куплено за шесть предыдущих лет.

– Вам повезло, – сказала Нола с грустным смешком. – Ваши родители могли позволить себе доставить вам это удовольствие.

– Да уж, если не считать того, что отца почти никогда не было дома.

– Вы любите детей? – спросила Нола.

– Разумеется.

Если бы тот же вопрос задала другая женщина, то он тут же забеспокоился бы… Но Нола, в этом он был уверен, просто поддерживала разговор.

– А вы? Грейс сказала, что у вас двое.

– Две девочки.

– Обе ходят в школу?

– Если это можно так назвать.

Он уловил горечь, прозвучавшую в ее голосе.

– Мне кажется, вы на этот счет не очень довольны?

– Вы бы тоже не были, если бы вам пришлось наблюдать, как день за днем вшивая государственная школьная система коверкает детей. – Она скомкала обертку сэндвича и сунула ее в бумажный пакет, лежавший рядом с нею. – А, ну их к чертям, не заводите меня, а не то нам придется просидеть здесь весь день.

Бен вдруг испытал незнакомый порыв желания помочь ей, облегчить ее жизнь. Будь осторожен, Бен, предупредил он себя. Не увлекайся. Он притронулся к ее руке.

– Пообедаем сегодня вместе? Это та самая малость, которую я могу сделать, – предложить вам столик где-нибудь там, где тепло.

– Бен, это не самая лучшая идея.

Нола опустила голову, чтобы он не видел выражения ее лица.

– Почему? Назовите мне хоть одну серьезную причину.

– Послушайте, у меня жизнь и так сложна… А в данный момент вы создадите для меня еще одну проблему.

– Ну да, завязать отношения с парнем, которому вы не очень-то доверяете?

– В последний раз, когда я это себе позволила, кончилось тем, что вышла замуж и осталась с двумя маленькими детьми.

– Я предлагаю вам только обед. – Он поднял руку. – Слово чести скаута!

Он почувствовал, что Нола смягчается.

– Что ж, один обед не повредит. Но только пораньше. Если вы задержите меня позже моего обычного времени отхода ко сну, то вам придется тащить меня на руках.

Бен был и доволен, и обеспокоен. Он понял, что иметь дело с этой женщиной гораздо сложнее, чем казалось раньше. Мужчина, который закончит тем, что отнесет Нолу в постель, подумал он, получит гораздо больше, чем рассчитывал.

– Уютное местечко.

Бен осмотрелся, взобравшись на последнюю ступеньку лестницы, ведущей на второй этаж ее гостиной, и сложил губы в беззвучном свисте.

Нола волновалась, пригласив Бена к себе после обеда на чашку кофе, но сейчас ее тревоги улетучились. Ее квартирка и в самом деле была миленькой. И она ее заслужила – не зря же девять лет ей не давал свободно дышать Маркус.

Что вполне может снова случиться, если ты допустишь в свою жизнь еще одного мужчину, предупредил ее циничный внутренний голос.

Она почувствовала: снова надвигается ощущение опасности, как было несколько мгновений назад, когда она возилась с ключами, роняя их, прежде чем ей удалось отпереть входную дверь. О чем она думала, приглашая Бена войти? А перед этим, разрешив Флорин взять Ташу и Дэни к себе наверх на всю ночь?

Обед у «Рауля» обернулся настоящим весельем, это точно. Но теперь… Придется предложить ему уйти. Немедленно! Прежде чем у него возникнут какие-либо фантазии. К чему это может привести?

Он даже не ее тип мужчины – слишком энергичный, слишком самоуверенный. Внешне, по крайней мере. Что у него за душой – иное дело. Она чувствовала в Бене глубину, которой так не хватало Маркусу. Скрытые глубины… или какая-нибудь тайная боль? Она не знала… и не хотела знать. Хватит с нее попыток лечить травмированного мальчика во взрослых мужчинах.

Но когда ей в последний раз доводилось разделить бутылку вина с мужчиной, который мог заставить ее смеяться, мог заставить ее раскрыться, с неподдельным интересом выслушивая ее?

Она кляла себя, понимая, что не прогонит его. Не сегодняшним вечером, по крайней мере. Она слишком долго прислушивалась к тому, что ей говорила Флорин: это так же просто, как с бревна упасть. Или с обрыва, подумала она.

– Это не совсем Парк-авеню, – сказала она, подходя к одной из высоких, от пола до потолка, стеклянных дверей, выходящих на Двадцать вторую улицу.

Словно глядя глазами Бена, Нола видела белые стены и высокий потолок, выкрашенные краской с голубоватым отливом, что создавало впечатление огромной прозрачной скорлупы, сквозь которую там и сям просвечивает небо. Старые паркетные полы, отциклеванные и покрытые лаком, с единственной палевой китайской дорожкой перед камином с резной серо-голубой облицовкой.

В центре комнаты, напротив встроенных книжных полок, стояло антикварное кресло-качалка из кленового дерева, которое помнило ее кормящей двух младенцев.

Наискосок от него, отделенный потертым бухарским ковром, стоял шезлонг с парусиновыми в бледно-зеленую и белую полоску сиденьем и спинкой, с матрасиком, обтянутым выгоревшей зеленой хлопчатой тканью. Для разнообразия Флорин к тому же прибралась. Не было разбросанных карандашей и мелков, стены и столы начисто протерты от пыли и грязных пятен, оставленных липкими маленькими ручонками.

Флорин не понадобился волшебный хрустальный шар, чтобы догадаться, что я приглашу Бена к себе после обеда.

Она заметила пристальный взгляд Бена, устремленный на «Стейнвей», купленный на аукционе практически за бесценок и отреставрированный другом Маркуса, – несколько квадратных ярдов черного дерева.

– Вы играете? – спросил он. – Извините, глупый вопрос. Вы не тот человек, кто будет держать в доме подобные вещи только напоказ.

– Играю, – ответила она. – Вас это удивляет?

Я драила туалеты, подумала Нола, мыла полы, ходила за покупками для старой дамы Хэллидэй, чтобы платить за уроки музыки, и могу спорить, что ваши богатенькие папаша и мамаша силой не смогли заставить вас сесть за клавиши.

– Ничто в вас меня не удивит.

Нола почувствовала укор совести. Разве он виноват, что родился белым и обеспеченным? С годами становлюсь раздражительной… Или просто давно не хватает мужчины?

Но почему именно этот?

Она вспомнила их обед и то, как Бен спросил ее, какую кухню она предпочитает – итальянскую или французскую, – и признался, что заказал столики в двух ресторанах, чтобы она могла выбрать. А потом у «Рауля» вместо того, чтобы похвастаться знанием вин, скромно попросил совета метрдотеля.

Именно это на нее произвело впечатление? Не совсем. Ей понравилось, что он спросил ее, какие книги она любит, куда предпочитает ездить в отпуск (В Рим, ответила она, но я там бывала только в мечтах.), что она думает по поводу строящегося офисного здания на Восточной восемьдесят девятой улице, вызвавшего противоречивые мнения.

Ей понравилось, как он выведал ее знак зодиака, а потом заставил расхохотаться над перечислением выдуманных черт, свойственных Близнецам. Самым приятным было то, что он до нее не дотрагивался. Ни разу. Никаких многозначительных взглядов. Никаких касаний «невзначай». Никаких случайных поцелуев, когда они усаживались в его машину.

И вполне вероятно, что именно потому она захотела его.

Ей подумалось, что самым разумным было бы придумать какой-нибудь предлог, например, сказать, что кофе кончился или что девочки вернутся домой с минуты на минуту. Или просто сказать правду: она смертельно устала.

Бен выжидательно стоял рядом с нею. Нола знала: стоит только сесть и начать играть «Экспромт» Шуберта – и она пропала.

– А вы играете? – спросила Нола.

– Я брал уроки музыки, когда учился в начальной школе, – сказал он, проводя ногтем большого пальца по клавиатуре и вызывая журчащий звук текущей воды. – До тех пор, пока мать не застукала меня вместе с моим учителем, мистером Ортицом, за курением марихуаны. Она пригрозила ему высылкой из Штатов.

– Вы шутите!

– Он сто раз говорил ей, что родом из Кливленда. Он родился в этой стране, Бог тому свидетель. Но она не желала его слушать. Мать уверена, что все обладатели фамилий, оканчивающихся на букву «ц», – иммигранты с видом на жительство.

Он выглядел таким безыскусным, когда стоял прислонившись к вогнутой части рояли, там, где тот изгибается, словно женская талия. В грубого полотна брюках, в сине-белой рубашке под серым шерстяным свитером, который стоит столько же, сколько она зарабатывает за неделю. Но, наблюдая за тем, как он проводит рукой по своим волосам, еще более черным и курчавым, чем ее собственные, она заметила в его глазах мимолетное выражение потерявшегося ребенка, из-за чего тут же передумала отправлять его домой.

Нола поймала себя на том, что опускается на банкетку у рояля, перебирая клавиши длинными пальцами, находя звуки и отпуская их в тихую висящую белизну, которая ее окружала. Ей казалось что Бенджамин становился все более нематериальным, превращался в тень – длинную, острую, пронизывающую ее. Музыка текла сквозь нее… через нее… наполняя воздух сладостью и свежестью.

Она подняла глаза, чтобы поймать его взгляд – неподвижный и ясный, – и увидела, что он хочет ее так же, как и она сама желала его, а может быть, и сильнее.

Он вдруг оказался у нее за спиной, его нежные прохладные пальцы коснулись ее шеи, двинулись вдоль спины, лаская каждый позвонок. Она вздрогнула. Боже, это было так давно… слишком давно.

Если бы они ждали, пока их отношения приобретут некоторый смысл или пока они пройдут через нужное число свиданий, все, что происходило с ними теперь, уже не имело бы значения. Почувствовав, как он склонился над нею, чтобы поцеловать ее шею, почувствовав жар, охвативший их тела, внезапный и почти сокрушающий, Нола поняла, что желание, подобное этому, уже давно в них таилось.

Низкое и чуть слышное звучание рояля, казалось, заполняло тишину, пока она не почувствовала, что оно ее поднимает… обволакивает и обнимает, как и он… каждое движение, каждый вздох звучали, словно ноты, – ясно и чисто. Она чувствовала губами его губы – мягкие и слегка дрожащие. Она ощущала вкус его губ, она плыла куда-то, и ничто не могло спасти.

– Не будет ли лучше, если я попрошу вас сейчас уйти? – пробормотала она, прижимаясь к нему, ощущая, как щетина на его скуле колет ей губы.

– Я бы все равно вернулся.

Он тихо засмеялся, наверное, для того, чтобы скрыть собственное нервное напряжение.

Тогда она повела его в спальню, не позаботившись включить свет. Комната освещалась лишь огнями улицы, подчеркивающими решетку переплетов окон. Дорожка бледного света лежала поперек ковра, сплетенная с перекрестиями теней.

Пуговицы. Их слишком много, подумала она, дрожащими руками нащупывая их на его рубашке. Ей казалось, что на месте каждой пуговицы, которую удавалось расстегнуть, возникает еще одна, новая. Наконец, почувствовав под пальцами холод металла пряжки его ремня, она представила себя на его месте: он думает о ней, он жаждет ее, нетерпеливо ожидает, когда она наконец закончит этот неловкий ритуал. Тем временем спазм в ее животе, который она уже ощущала, резко спускался книзу, вызывая внезапное и пугающее тепло. Теперь обратного пути нет.

– Моя очередь, – сказал он тихо, стягивая с нее свитер.

Он без труда расстегнул ее лифчик. Она закрыла глаза, когда он начал ласкать ее груди, сначала руками, нежно, словно взвешивая их на своих ладонях, попеременно пробегая пальцами по твердеющим соскам. Потом губами.

Боже. О, Боже! Разве Маркус когда-нибудь притрагивался к ней с такой нежностью? Разве ей было когда-нибудь так приятно? Никогда… никогда…

– Ты дрожишь, – сказал он.

– Мне не холодно. Это просто…

– Я понимаю.

– У меня нет большого опыта, Бен. У меня нет любовников.

– Теперь есть.

– Я тебе совсем не подхожу.

– Я остановлюсь, если ты хочешь. Ты этого хочешь?

– Поцелуй меня. Пожалуйста, просто целуй меня. Его руки обхватили ее, не прося ничего и ничего не выискивая. Их тела сомкнулись так идеально и так точно, как две ладони во время молитвы. Она направила его руку между своими ногами и издала сдержанный стон, когда его пальцы проникли в нее.

Он взял ее у стены, обхватив ладонями ее ягодицы и слегка подняв ее. Она обвила одной ногой его напрягшиеся бедра, и он с облегчением вошел в нее… Кто-то вскрикнул, и до нее вдруг дошло, что это была она сама.

Темнота стала плоской и серой, необычное жужжание наполнило ее уши. В накрепко зажмуренных глазах плавали, сверкали яркие звездочки.

Ей казалось, что жар внутри ее живота заполнил ее всю, растекаясь вверх по телу, и наконец стал исходить из кончиков пальцев, стекать с кончиков волос, словно солнечное сияние.

– Нола, Нола! – со стоном произносил он ее имя снова и снова.

Задрожав от утонченного удовольствия, почти похожего на боль, она изогнулась ему навстречу, чтобы встретить его заключительное настойчивое движение, чувствуя, как оно пронзает ее жаром, отбрасывает ее назад так беспощадно, что она ударилась головой о стену и на языке возник металлический привкус крови.

Нола подумала, что если бы в этот момент ей пришлось умереть, она могла бы пожалеть лишь об одном – что не сможет прочувствовать все это снова.

Они оказались в постели, лежа бок о бок, ее дыхание пришло в норму. Бен ждал, пока его сознание прояснится и он вспомнит, зачем он здесь.

Он прикоснулся к ее волосам, которые на ощупь оказались мягкими и упругими, как молодая травка. К тому же от нее исходил сладкий запах травы. Он почувствовал какое-то движение в своей груди, и легкость стала вливаться в него, похожая на пронизанный солнечными лучами воздух.

Боже, как же ему было с ней хорошо! Так еще на его памяти никогда не бывало. В ней было все, чего ему не хватало в бесконечной веренице женщин, с которыми он встречался до сих пор. Сильная и в то же время нежная, на ощупь прохладная и горячая внутри.

Нола лежала тихо, слышалось только ее дыхание.

Что он наделал? Как он теперь сможет продолжать воплощение своего замысла?

Он почувствовал, что желание возникло в нем снова. Боже, как сдержать себя от поцелуев, от прикосновения, от того, чтобы снова и снова заниматься с нею любовью?

– Ладно, давай поговорим, – сказал он тихо, обращая слова к мерцающему полумесяцу отраженного на потолке светового пятна. – Давай будем говорить прямо. Независимо от того, что было, ты все равно относишься ко мне с подозрением. Из-за того, кто я такой. Из-за Грейс, а, может быть, и из-за моего отца тоже. Если мы не обсудим все это, то не сможем сдвинуться с этой точки.

Нола глубоко выдохнула.

– Аминь.

Он чувствовал ее дыхание на своей щеке.

– Бен, я буду с тобой откровенна. До сих пор я ничего подобного не чувствовала. Никогда. Но если ты пришел сюда не ради того, что ты видишь лежащим рядом с тобой, а для чего-то иного, то все кончено. Здесь и сейчас. И с этой минуты ничего и никогда больше не будет.

– Нола, я не стану лгать тебе. Я знаю, кто ты, – об этом мне сказала Грейс. – Краем глаза он заметил, как она метнула на него удивленный взгляд, но прежде чем она успела что-либо сказать, он остановил ее, слегка сжав ее запястье. – Это не совсем то, что ты думаешь. Она была в шоке, а тут подвернулся я, вот и все. И совсем не поэтому я пришел сюда сегодня…

Он лгал, и кровь стучала у него в ушах, словно удары прибоя, доносившиеся издалека. Глаза Нолы сверкнули в темноте.

– Должно быть, она сообщила тебе и о письмах моего отца тоже?

– Да. И нет смысла это отрицать.

– Если я отдам их тебе сейчас, увижу ли я тебя когда-нибудь снова?

– Это не вопрос. Это больше похоже на обвинение.

– Так как же?

– Неужто ты на самом деле думаешь, что я здесь только поэтому, после того… – Бен нервно сглотнул слюну, внезапно почувствовав себя самым поганым дерьмом на свете. Но разве так ужасно добиваться того, к чему стремишься? Он никого не обидел. Бен глубоко вздохнул. – Нола, мне совсем не интересны письма твоего отца. Но я скажу тебе, что об этом думаю.

– Я тебя слушаю.

– Держи их при себе. Не отдавай никому.

Он знал, что Нола ожидает от него как раз противоположного предложения, и по ее резкому вздоху почувствовал, что застал ее врасплох.

– А если я переменю свое мнение и решу выступить публично?

– Тогда пресса распнет Траскотта. Ты этого хочешь?

– Все равно они этим только и занимаются. Быть может, люди поймут, почему на самом деле он скрывал правду об обстоятельствах смерти Неда Эмори. В этом не было политической необходимости, а только моральные соображения, – он на самом деле беспокоился только о гражданских правах, Бен. И это не было просто разговорами.

– Ты хочешь сказать, что переменила свое мнение относительно сотрудничества с Грейс? – спросил он, чувствуя, как сердце подкатывает к горлу.

– Нет, я совсем не это хотела сказать.

В ее голосе слышались волнение и беспокойство.

– Это не мое дело, – сказал он осторожно, – но, может, тебе стоит с кем-нибудь посоветоваться, прежде чем ты примешь решение?

– Например, с кем?

– Я не знаю. С адвокатом, может быть. В деле может быть и твой интерес.

– Это дело не имеет ничего общего с деньгами! – выкрикнула она резко, почти гневно. Но тут же вздохнула. – Не то, чтобы мне помешали лишние деньги, но я лучше продам все, что у меня есть, прежде чем приму деньги за эти письма.

– Это было лишь предло…

– Послушай, нет смысла обсуждать эти вещи, все слишком сложно и запутанно, – оборвала его Нола.

– Пустые слова.

Она повернулась, чтобы взглянуть на него, и ее лоб наморщился.

– Ты что, морочишь мне голову, Бен? И для этого все эти вопросы и ответы?

Он откатился от нее и приподнялся на локте.

– Поступай, как тебе лучше, Нола.

Она схватила его за плечо, и кончики ее ногтей впились в его плоть с удивительной силой.

– Вот так говаривал и мой бывший муж! Но то, что он считал хорошим для меня, как правило, оказывалось тем, что было нужно ему.

– Мне от тебя ничего не нужно.

Глядя на нее, на бледную линию ее плеча на фоне волос, ниспадавших ей на спину, Бен почти верил собственной лжи. Он почувствовал прилив нежности к ней, сопровождавшийся ощущением причастности. Боже, что он делает? Зачем допускает в сердце и душу эту женщину? Он надеялся, что путем обмана легко достигнет цели, а что, если теперь все идет как раз наоборот? Не она хотела его обмануть, он сам попался в собственную ловушку. И, может статься, теперь не захочет из нее выбираться.

Простыня зашелестела, когда она, повернувшись к нему лицом, легла на бок.

– Тогда возьми меня снова, – сказала она чуть охрипшим голосом, проводя прохладной рукой с длинными пальцами по его животу. – Если мне суждено оказаться в дураках… то пусть это случится дважды.

– Мне хотелось видеть твое лицо, – сказала Нола Грейс, – чтобы понять, не ты ли подослала Бена ко мне. – Она коротко и грубовато рассмеялась. – Сейчас ты выглядишь так, словно невзначай проглотила что-то слишком горячее.

Они сидели за столиком в ресторане отеля "Грэмерси Парк", где Нола предложила встретиться за завтраком. Со времени их последней встречи, когда Грейс пришла к ней домой, они не виделись и не разговаривали друг с другом. Если бы Бен не дал ей повод, пришла бы она сюда или нет?

Признайся, говорила себе Нола, разве тебе не было любопытно посмотреть, как она справляется с этой неожиданной новостью, которую ты сама обрушила на нее?

Что еще придавало ей решимости, так это результаты конкурса проектов библиотеки Траскотта, до объявления которых оставались считанные дни. Нола поверила Бену, когда он сказал, что не заинтересован в письмах. Иначе с чего бы ему уговаривать ее не отдавать их в чужие руки? А что, если Грейс подослала его шпионить за ней? А если он случайно узнает, что это ее проект был представлен на конкурс? Это был риск, идти на который она не могла.

Накануне вечером, когда Бен ушел, оставив ее в состоянии, когда голова идет кругом, она не выдержала и позвонила Грейс. Было слишком поздно, далеко за полночь, но, к счастью, Грейс еще не ложилась.

А сейчас Грейс походит на человека, который не знает, что делать с вилкой, которую держит в руке. Нола поняла, что Грейс не могла сыграть с ней такую шутку.

– Я… подослала Бена? – спросила Грейс чуть слышным голосом.

– Ты сказала ему о письмах, ведь так?

Несмотря на очевидную непричастность Грейс, Нола не устояла перед желанием хоть чуть-чуть уколоть ее.

Она ждала в надежде, что не обманулась относительно Грейс. Но Грейс, нисколько не смутившись, встретила ее взгляд прямо.

– Боюсь, что да. Но ты же не думаешь…

– Я ни о чем не думаю. Пока что. Я только спрашиваю.

Грейс покачала головой и положила вилку.

– Дело в том, что я не знаю Бена настолько хорошо. Он редко бывает с нами, когда я встречаюсь с его отцом.

Нола ковыряла яичницу, неожиданно потеряв аппетит. И чего она ожидала? Письменного признания с подписью? Было ясно, что Грейс так же блуждает в темноте, как и она. И не только в том, что касалось Бена.

– Дело в том, – словно эхо, повторила она с раздраженным смешком, – что ты и меня не знаешь.

– Я все еще стараюсь привыкнуть к мысли, что ты – моя сестра.

– И не знаешь, как быть?

Грейс ответила ей неуверенной улыбкой.

– Нет, уже становится легче. У меня было время осмыслить все это.

– И?..

– Нола, мне очень хотелось бы, чтобы мы подружились. Я не знаю, что это может означать в нашем случае. Я даже не уверена, что это вообще возможно. Но, по крайней мере, хотелось бы попытаться.

Нола, почувствовав, как у нее перехватило горло, стала разглаживать салфетку на коленях. Она подняла глаза.

– Это будет трудная задача.

– Это точно, – улыбнулась Грейс.

– Сейчас мы должны вскочить и броситься друг дружке на шею? – заметила Нола саркастически, чувствуя себя неловко, будто она уже становилась подругой Грейс. Она откинулась в кресле, скрестив руки на груди.

– Давай посмотрим на вещи реально…

По блеску глаз Грейс Нола поняла, что та готова расплакаться.

– Передай мне соль, – сказала Нола.

Если бы это было кино, подумала она с сарказмом, то камера сейчас сделала бы наезд на солонку и показала бы наши пальцы, касающиеся друг друга.

Но если бы в мягко освещенном зале с белоснежными скатертями на столиках и с атмосферой увядшей элегантности кто-нибудь и оказался достаточно любопытным, чтобы взглянуть на их столик, то увидел бы только двух хорошо одетых женщин, улыбающихся друг другу, будто они смеются какой-то одной шутке. И никто бы не догадался, что они – сестры.