"Почти невероятные приключения в Артеке" - читать интересную книгу автора (Аматуни Петроний Гай)ГЛАВА ВТОРАЯ Красные флаги у синего моря…Один из самых знаменитых в мире полуостровов — Крымский, расположенный в середине северного побережья Черного моря. Выгодное его местоположение и мягкий климат южных берегов весьма способствовали, тому интересу, который проявляли к Крымскому полуострову жители отдаленной Греции, Италии и других стран ещё в глубокой древности. Они приплывали сюда, основывали города и поселения, разводили скот, обрабатывали поля, а потом воевали друг с другом, «если не хватало земли или базаров», как объяснял Гошка главные причины войн. А появился Крымский полуостров вот откуда. Далеко-далеко на севере в незапамятные времена жил в темном лесу медведь, да такой огромный, что когда становился на задние лапы, то голова его уходила за облака. Однажды он простудился и стал кашлять. На всей планете от этого приключилось землетрясение, и некоторые острова ушли на дно морское по самую макушку да так там и остались. И была у этого медведя хозяйка — злющая-презлющая колдунья. Узнав про Крымский полуостров, она приказала своему медведю растоптать там всё живое. Пришёл туда этот ужасный зверь, но так был заворожён красотой крымской природы, что отказался выполнять приказ. Колдунья топала на медведя ногами, визжала от злости, даже пригрозила ему: «Я тебе зубы повыдёргиваю без замораживания!» А тот, отгоняя ушами мух, промычал в ответ: «Нет у тебя щипцов по моим зубам…» Подошёл к морю, наклонился и стал пить. Совсем ошалела от ярости колдунья и превратила зверя в камень, По сей день стоит на том месте высоченная и толстая Медведь-гора, или по-другому — Аю-Даг. Склоны её покрылись дремучими дубовыми и сосновыми лесами, а много позже у края одной кручи на скале, появился замок, где жили братья-близнецы Пётр и Георгий. Потом они куда-то поддевались, а замок без них, пришёл в запустение и вовсе развалился. Осталась на, его месте только легенда; которую ничто не брало: ни ветры, ни проливные дожди, ни жаркое солнце. Рассказывают её всем приезжим, а мне довелось услышать от Гошки, как вы уже, вероятно, догадались… Урочище рядом с горой называется Артек; слово это такое старое, что уже никто не помнит его значения. Когда-то, здесь бывал Александр Сергеевич Пушкин и любил бродить по прибрежным тропинкам. Кто знает, не здесь ли он увидел «у лукоморья дуб зелёный», о котором рассказал в «Руслане и Людмиле»? Через несколько лет после Октябрьской революции сюда приехал один из верных друзей Ленина, учившийся когда-то с ним в одной гимназии в Симбирске, Зиновий Петрович Соловьёв. Советское правительство поручило ему найти место для первой всесоюзной пионерской здравницы. Он остановил свой выбор на Артеке… А 16 июня 1925 года здесь открылась первая смена ныне Всесоюзного пионерского лагеря ЦК комсомола имени Ленина; выстроилось тогда на линейке всего восемьдесят ребят. С той поры здесь побывало более полумиллиона детей из десятков стран мира. Все они едут сюда через Симферополь, где находится эвакобаза Артека. Артек — это целая пионерская республика, в, которой фактически несколько лагерей, а в каждом ещё есть свои пионерские дружины. К примеру, в «Горном» имеются дружины «Янтарная», «Хрустальная» и «Алмазная». Мне придётся больше внимания уделить «Алмазной» — по той причине, что в неё направили Килограммчика. Понятное дело, что этой же дружине уделял не меньшее внимания её начальник Яков Германович — кареглазый человек среднего роста, с чёткими усиками на слегка удлинённом, мужественном лице. Вместе с ним на эвакобазе была сейчас старшая пионервожатая Оля. Они листали списки: в этом заезде, кроме советских ребят, в Артек приехали погостить дети из шестидесяти четырёх стран, а в «Алмазную» направили представителей из двенадцати, говорящих на английском языке: так было проще организовать работу тоже совсем юных переводчиков. Если пройтись по эвакобазе, можно увидеть красные галстуки венгров, монголов, йеменцев; бело-красные галстуки поляков; синие — немцев; зелёные с красной полоской — санмаринцев; жёлтые — пионеров Гвинеи-Биссау и Республики Островов Зеленого Мыса… Яков Германович вызвал своего переводчика Андрея и коротко спросил: — Начнём? — Я готов… — кивнул Андрей и сказал в микрофон по-английски — Юные леди и джентльмены! Мы приветствуем вас в Крыму, в двух шагах от Артека… Шум вокруг несколько приутих, и заинтересованные потянулись на его голос, смеясь и чуть-чуть гордясь тем, что их назвали «леди и джентльмены». — Ребята, — продолжал Андрей, — я буду называть фамилии и имена; а вы откликайтесь и помогите разобраться, не возникло ли у нас какой-нибудь ошибки… Понятно? — Иес… — откликнулось несколько голосов, а когда все стихли, худощавый высокий мальчик лет четырнадцати, рыжеволосый, с веснушчатым лицом, в ковбойской шляпе, клетчатой рубанке, с сине-белой косынкой вместо галстука и в джинсах, запоздало произнес: — О'кей! — Джон Каллэган… — О'кей, — отозвался тот же мальчик. — Ты? — Я же сказал: о'кей, — ответил он по-русаки. О! — удовлетворённо кивнул Андрей. — Приятно слышать… Где ты научился говорить по-русски? — Дома. — В школе? — О'кей. Я получил за отличные успехи по русскому языку поощрение — поездку в Артек. — Поздравляю! — О'кей. — Амеркиканец? — О'кей Я родился в Нью-Хейвене. — А тут написано… из Мельбурна. — О'кей: я родился в одном городе, а живу в другом. Сейчас я — австралиец… — Понятно. Следующий: Джеймс Филлайн… — Иес… Гошка потянул Джона за рукав и отвел в сторонку. — Слушай, австралиец, давай дружить? А? — Давай. Меня зовут Джон… — А можно я буду называть тебя О'кей? — Хо! — усмехнулся Джон. — Валяй… А тебя? — Килограммчик. — Что-о? У вас дают такие имена? — Да нет, Гошка я. Это ребята так прозвали. Я не о том. Понимаешь, у меня с английским туго, с первого урока. Кобра говорит… — Кобра?! — Учительница. Она очкастая… Но хорошая! — О'кей. — Так вот, с произношением у меня труба.. — Труба?! — поразился О'кей. — Ну это значит, как дым: всё в трубу вылетает! — А-а! О'кей, о'кей… У нас, это — убытки. — У тебя самого как с произношением? — Я отличник, у меня нет трубы… Здорово! — восхитился Гошка. — Но ведь трудно… — Зато потом бизнес свой буду иметь. Это у вас хорошо: все о тебе заботятся, за тебя всё делают, а у нас — только сам… — Оно-то и здесь… — не совсем… — согласился Гошка. — Так поможешь? — О'кей. Это был «яркий пижон международного класса», как о нем вполголоса сказала старшая пионервожатая Оля. На джинсах его пестрели наклейки отелей нескольких столиц мира, рубашка копировала географическую карту: на груди восточное полушарие, а на спине — западное. Мордашка у него была славная — белая, без единого пятнышка; глаза под тонкими, как у девочек, бровями голубые, умные и смешливые; зубы крепкие и красивые; каштановые волосы волнами спадали на плечи. Был он высок и строен; на левом плече у него болталась гитара. — Эй, географ, подходи! — крикнул Андрей по-русски, надеясь, что тот его не поймет, и поманил его списком. Мальчик, ему было тоже лет четырнадцать, охотно повиновался. — Кто ты? — по-английски спросил его Андрей. «Географ» неторопливо снял с плеча гитару, пальцы его пробежали по струнам, гитара озорно зазвенела, и Яков Германом, тонкий ценитель музыки, изумленно уставился на «пижона». Мальчик ответил начальнику дружины ласковым взглядом и вдруг запел приятным мягким баритоном: — Ещё, ещё!.. — закричали ребята, когда он умолк. — Это вам не концерт, — деловито ответил «географ». — Я заполняю анкету… Ясно?.. — А как же тебя все-таки зовут? — спросила старшая пионер-вожатая Оля. — Мокеем! С Урала я. Из современных… — Что-то я таких у нас не видал! — крикнул ктo-то сзади. — Я на тек, которые будут… — Ладно, — вздохнул Яков Германович. — Следующий… — Эй, Сучок, — тихо окликнул «пижона» Гошка, — ступай к нам… Мокей пренебрежительно скользнул взглядом по толстой фигуре Гошки и спросил: — Сарделька? — Нет, — опешил Гошка, и, сам не зная почему, признался: — Килограммчик… — А это что за мистер? — О'кей он. О'кей — австралиец. — Вон как! Сосед? Это же где-то совсем рядом… — Он показал Австралию на своей рубашке. — Меня зовут Джон. — А я — Мокей… Значит, ты и по-нашему балакаешь? — Ба-ла… ка?.. Ешь?! Он что у тебя, с приветом? — спросил Мокей, поворачиваясь к Гошке. — О'кей, — обрадовался Джон. — Я с приветом к тебе… — Ну ладно-ладно, — смутился Мокей. — Я вижу, ты ещё не здорово в языке, но мы тебя вытянем! — Откуда? — в отчаянии спросил Джон. — Из пучины незнания… — О'кей, — понял Джон. — Скажи, Сучьок Мокеевич… Я так произнёс? — Мокеем зовут меня, а не отца, — понял? Во-вторых, сучок — это вовсе не имя… — Ах так! — кивал Джон. — Тогда это есть предмет? — Ну; разумеется. Да вот, смотри. Видишь в доске эту штуку? Она называется по-русски «су-чок». — О'кей, о'кей! Это есть по-английски «тувнг» — «умереть»… Ты это имел в виду? — Что?! — У нас произносят «ту хоуп зе тувиг», что примерно означает «умереть», особенно если ты много должен денег… Мой отец типографский рабочий, но и ему приходится изредка так говорить… — Да нет, я имею в виду другое, — объяснил Мокей. Я хочу жить, понимаешь? И жить не серенько, а ярко, выделяясь из толпы, чтобы понравиться своей Фортуне — богине судьбы. — О'кей, — согласился Джон. — Это одобрительно. — Надо выделяться, как этот сучок выделяется на доске… Чем и как — это твоё дело. — Точно! — обрадовался Гошка и рассказал, как он из двоечников выбился в уверенные хорошисты (о роли отца он для краткости умолчал). — Я теперь решил так же действовать и здесь; вначале буду делать, что захочу, а потом уже начну по правилам:.. Вот увидите — я ещё проявлю себя! — Так ведь это совсем новый, оригинальный бизнес! — восхитился Джон. — Килограммчик, ты гений есть! — Я только не знал, что стал нравиться этой богине… — Фортуне, — напомнил Мокей. — Вот-вот.. — О'кей. Теперь я понимаю вас очень хорошо, друзья, и мой поезд опять идёт на рельсы, — успокоился Джон. — Мне отец — по-нашему фазе — говорит: общество хочет сделать всех стандартом, а человек должен сопротивляться и быть оригиналом. — Ну вот… — облегченно вздохнул Мокей, — дотолковались. Главное — не быть похожим на других, в этом суть. — И ещё, — продолжал Джон. — он говорит: жизнью людей управляют счета в банках! А у каждого свой счёт, и потому своя жизнь, непохожая на другие… — Счёт? — переспросил Мокей. — Ну, деньги, в банке… — А-а… В сберкассе, — кивнул Гошка. — А мой Папа говорит: не в деньгах счастье! — Кто он у тебя, предок-то? — опросил Мокей. — Писатель, сказки пишет. — Ну и подыскал же ты себе родителя, посочувствовал Мокей. — А мой — кондитер. Я, говорит, любую сказку в торт могу превратить! Понял?.. — Но я сказки люблю, — честно признался Гошка. — О'кей, — кивнул Джон, — сказки всегда питательны человеку. — Да и я не прочь их почитать… — после небольшого раздумья добавил Мокей. — А чего ж ты тогда: сказку — В торт? — спросил Гошка. — Так я же сучок! Надо быть непохожим на других! Или я не так сказал, ребята? — Сучок, сучок, серьезно ответил Гошка. — Хорошо сказал, — одобрил Джин. — И коротко и верно: сучок!.. На Древе Жизни… — Ребята! — объявила старшая пионервожатая Оля. — По машинам… Ей было двенадцать лет, она окончила пятый класс. Из их школы аз Артек приехало человек шесть, и всех определили в дружину «Алмазную». Ещё в автобусе, на выезде из Симферополя, однокашники этой девочки поведали остальным, что её зовут Бутончик, вернее, так её прозвал дедушка; оказалось, удачно, и прозвище вытеснило настоящее имя и закрепилось. — Ненадолго… — заметил Мокей, сидевший рядом с ней. — Почему? — поинтересовалась девочка. — Потому что ты скоро станешь цветочком! Все зааплодировали. Бутончик смутилась, а потом, когда ребята запели «Взвейтесь кострами», наклонилась к Мокею и с искренним любопытством спросила: — А каким я буду цветочком? — А тебе каким хочется? — вопросом на вопрос ответил Мокей. — Н-не знаю… Ландышем. Можно? Как ты; думаешь?.. — Посмотрим, — тоном старшего произнёс Мокей. — Лишь бы не павлином! — вдруг засмеялась Бутончик. — Это что, намёк? — насторожился Мокей. — К тому же павлин — не цветок. — Скажи честно, чего ты вырядился? Ведь играешь здорово, поёшь — заслушаешься… — Я — — А когда, сучок выдавишь… на его месте, знаешь, дырка останется! — Если б ты не была девчонкой, я бы тебе показал! Гошка, наблюдавший за ними, догадался, что Мокей попал в затруднительное положение, и крикнул: — Сучок! Чего ты с ней связываешься? Иди к нам, песенку свою сочиним… — Пусти, — поднялся Мокей, чтобы пересесть на упругое сиденье в хвосте автобуса. — Иди-иди, сучок дубовый, — засмеялась Бутончик, пропуская его. — Пробка ты, а не сучок. — Я тебе припомню это, злючка. Но Бутончик вовсе не была злючкой; напротив, она отличалась ласковым и добрым характером. Правда, у неё имелся один серьезный недостаток: она всегда как бы размышляла вслух — что думала, то и говорила. Но этот недостаток в юности встречается почти у всех и с возрастом исчезает бесследно: я по себе знаю… Вереница автобусов миновала въезд в Артек и стала спускаться к морю. Перед ребятами раскинулась красивая панорама; они невольно умолкли и прильнули к окнам… «… А когда видишь Артек с моря, — писал потом Гошка своим родителям, — то он расположен в три ряда, как слоёный Мамин пирог. Внизу — пляжи, отгороженные друг от друга дамбами. Ещё корпуса лагерей „Морской“ и „Лазурный“, наш морской порт, собственный, с кораблями! Потом идёт второй слой: здесь Дворец пионеров, административный корпус, памятник Неизвестному Матросу, посёлок для сотрудников Артека… А в третьем ряду, вверху, — наша дружина „Алмазная“ и вообще весь пионерлагерь „Горный“, школа, стадион, бассейн. В самом центре — памятник Ленину. Он так стоит, что отовсюду виден и ему, Владимиру Ильичу, тоже всё видно и слышно! Народу тут тьма… Из всех стран, какие только есть на свете, африканских — тоже. Славные! Я ему говорю: „Тебе хорошо, ты сразу не похож на других чёрный… А мне ещё надо чем-то отличиться!“ А Джефри говорит: „Так я дома, тоже как все, чёрный. И мне там трудно отличиться…“ Но я тут встретил мировецких ребят, и мы сучкуем, то есть становимся непохожими на всех. Не чёрными, а вообще — особенными. Когда совсем станем непохожими, я всё опишу подробно, а пока — ищем правильные пути». Вот уже автобусы бегут по горному склону (Второй Гошкин «слой») на высоте метров двести над синим-пресиним морем. Свернули влево. Теперь Аю-Даг виден прямо по ходу и немного справа; сходство горы с медведем становится поразительным. Чуть слышно шуршат шины колёс, посвистывает ветерок, донося волнующий запах моря, сухо потрескивают цикады, весело шелестят перистые листья пальм, и стройно красуются кипарисы у выгнутого подковой добродушно-ворчливого побережья. А навстречу шагают густые горные леса. Ещё поворот, но уже вправо, слегка вниз — и вереница автобусов замирает возле четырёхэтажного светлого корпуса дружины «Алмазной», неподалёку от белого обелиска, увенчанного мраморным бюстом человека с задумчивым взглядом, бородкой и усиками. — Памятник Зиновию Петровичу Соловьёву, — сказала Оля. — Наша дружина носит его имя. Весело выбежали ребята из автобусов, а наши три друга — Гошка, Мокей и Джон — запели под гитару только что сочиненную ими песенку: — Становись! — скомандовал Яков Германович. А когда все построились, разрешил стоять «вольно» и объявил, кто в какой палате будет жить, после чего добавил: — Не мешкайте, ребята, потому что нас ждут в столовой… — Так недавно ж ели, в Симферополе, — раздались голоса. — Ничего, это не повредит, — успокоила Оля. — Знайте, что с этой минуты отряды соревнуются между собой, в том числе и по весу… — Как это — по весу? — спросил Гошка, слегка бледнея от неясного, но тревожного предчувствия. — В прямом смысле: кто на сколько поправится за смену. — А повара здесь как?.. — Сам увидишь… Гошка пошатнулся и прислонился к Джону: — Поддержи меня, О'кей. — С тобой плохо?.. — Я… я люблю поесть, — признался Килограммчик. — А мне надо худеть… — Не тоскуй, — успокаивал его Мокей. — Будь сучком во всём! — Главное, — посоветовал Джон, — больше движений. Спорт превращает продукты в мускулы. — Где там… — безнадежно махнул рукой Гошка. — Разве после хорошей еды захочется шевелиться?.. — Уж это ты прав, — согласился Мокей. — А вон, видать, и шеф-повар пришёл с помощниками!.. Точно! Слышите? — На разбойников похожи, — проворчал Гошка. — Нет-нет, — возразил Джон, — хорошие, крепкие люди! — Дай им только волю, — нахмурился Гошка, — так и вовсе закормят… В палату — На тебя посмотрел — и чаю захотелось, — признался Гошка. — Ты откель? — полюбопытствовал Мокей. — Не из питомника? — Из Пролетарска я. — Рабочий? — улыбнулся Джон и поднял правый кулак. — Салют! — Это город такой есть у нас в Ростовской области, — объяснил Гошка. — Казачий… — Долгополов я, — добавил паренёк. — А звать Петром. — Петром… — передразнил Мокей. — Хлюпик ты для такого имени! Нарекаю тебя… — ненадолго задумался Мокей. — Нарекаю тебя… Будешь ты сучок наизнанку — Вмятина… — Вмятина? — засмеялся Пётр. — Как это понять? — Вот мы — — Одетым… вроде нельзя, — заметил Пётр. — Вот ты и оголяйся, а нам запреты — что воробью вот эта клетка… «Клетка», в которой их поселили, представляла собой уютную комнату на третьем этаже с выходом на балкон. Четыре деревянные кровати с упругими матрасами, возле каждой — тумбочка. Вдоль стены, по обе стороны двери — шкафчики для одежды, зеркало. С балкона, куда вышел Пётр, открывался чудесный вид на Артек и море. Снизу крикнули, чтобы все шли получать артековскую форму. Поначалу Мокей обрадовался: «одежонка классная», но потом помрачнел: — Не учёл я. Это ж теперь все друг на дружку похожи станут. Труднее будет сучковать. Ну ладно, Странное дело: веселая мелодия, даже при несовершенстве текста, пленяет нас. Пётр аж привстал. — Здорово играешь… — восторженно произнёс он. — А слова чьи? — Поэта Сучкова! Ребята, молчок! Я творю… — И в самом деле сочинил тут же, экспромтом, ещё один куплет: Яков Германович, проходя в это время по коридору, остановился возле двери и сперва дослушал песню, даже руками подирижировал и лишь после припева вежливо постучался, заглянул к сучкам и строго сказал: — Спать! |
||
|