"В августе жену знать не желаю" - читать интересную книгу автора (Кампаниле Акилле)

XIII

Когда после драматичной слезной сцены Катерина рассказала про свои ночные разговоры с Цветком в Грязи, Джедеоне разорвал помолвку и ушел, бросив в лицо Суаресам:

— У меня для сына найдется не одна, а сотня партий получше вашей Катерины. Вы еще будете локти кусать!

— Злобная тварь! — крикнул ему вслед Суарес.

Этот на вид такой миролюбивый человек был способен на самые страшные поступки, если его раздразнить.

Джедеоне побежал в номер к Андреа.

— Одевайся, — приказал он ему. — Уходим.

— А что произошло? — спросил молодой человек, поспешно пряча брошюру «Как содержать женщин».

— А то, что твоя свадьба с этой девкой накрылась. Но у меня есть для тебя кое-что получше.

Пока они спускались по лестнице, он скрипел зубами:

— Виделась она с этим воришкой, виделась!

На выходе они встретили Уититтерли, который, зевая, созерцал пейзаж. Бедняга ужасно страдал от скуки — он принужден был проводить время в бездействии вследствие гибели своего судна.

— Капитан, — сказал ему Джедеоне, — вы не могли бы побыть свидетелем на помолвке моего сына?

— С величайшим удовольствием, — ответил Уититтерли, обрадовавшись случаю хоть чем-нибудь заняться.

— Скоро я вам смогу сказать точно; а пока будьте готовы выступить по первому моему зову, ибо это может произойти в самое ближайшее время.

— Я буду стоять здесь. Если не найдете меня здесь, значит я в порту. Ночью постучите ко мне в номер, и я через секунду буду у вас. Даже знаете что — я лягу одетым.

По правде сказать, этот замечательный человек, который ни минуты не сидел без дела, курсировал между пансионатом и портом. Как выражался сам капитан, он держался на виду на тот случай, если вдруг какой-нибудь судовладелец предложит ему взять под свою команду другой корабль.

Поэтому его часто можно было видеть в окрестностях порта, где он таинственно о чем-то шептался с судовыми агентами и старыми морскими волками.

И одновременно рассылал во все инстанции письма, прилагая к ним справки, памятные записки, характеристики и марки для ответа. Иногда он заглядывал в дирекцию:

— Мне никто не звонил?

— Нет, — неизменно отвечал Арокле.

Уититтерли удивлялся:

— Как же так?

— Не знаю, что и сказать.

После ужина капитан делами больше не занимался. Всему свое время, говорил он: сначала дело, потом забавы. И отправлялся гулять по центральным улицам, останавливаясь у всех магазинов, в это время уже закрытых.

— Мне очень забавно, — объяснял он тем, кто спрашивал о причине такого странного поведения, — смотреть на опущенные ставни.

Перед самым сном капитан выходил на улицу, чтобы, согласно многолетней привычке, прогулять свою трость.

Джедеоне и Андреа отправились за коробкой шоколадных конфет.

Когда они вышли из кондитерской, Джедеоне усиленно замахал рукой, подзывая карету, стоявшую в конце улицы. Пожилой кучер с трудом слез на землю и, стараясь идти как можно быстрее, направился к нашим друзьям, чтобы осведомиться:

— Я могу быть чем-нибудь полезен?

— Да нет же! — нетерпеливо воскликнул Джедеоне. — Мне нужна карета!

— А-а, — разочарованно протянул кучер, — а я думал, вам нужен я.

Он вернулся, занял место на козлах и спросил у Джедеоне, который уселся в карету вместе с Андреа:

— Куда ехать?

Лошадь с понятным трепетом навострила уши.

— Я не могу вам этого сказать, — ответил Джедеоне, который хотел сохранить место поездки в тайне.

Кучер, не будучи любопытным, настаивать не стал. Все несколько минут рассматривали панораму, не шевелясь. Наконец, у Джедеоне вырвалось:

— В замок Фиоренцина! — отчего лошадь вздрогнула, а кучер сказал:

— В такое время? Мы же приедем к ночи.

— И то правда, — пробормотал Джедеоне, — поедем завтра утром. Приезжайте за нами ровно в семь.

— С каретой? — спросил кучер.

Джедеоне несколько мгновений думал и наконец сказал:

— Да, так будет лучше.

Уже направляясь к гостинице, он снова повернулся к кучеру и крикнул:

— Да, вот еще о чем попрошу: и с лошадью!

— Ах вот как? — удивленно ответил кучер. — Ну, как скажете.

Когда свидетели удалились, Суарес сказал:

— Позор!

— Но я, — простонала Катерина, — не знала, что он гостиничный…

Рыдания помешали ей закончить.

— А пока что, — продолжил старик, который, несмотря на внезапное страшное открытие, был по-своему рад и горд, что на сей раз причиной крупной неприятности в семье был не он, — пока что, с сегодняшнего дня — новая жизнь.

Он крупными шагами прошелся по комнате и добавил:

— Я не требую, чтобы жених был богат!

Катерина зарыдала громче.

— Но от честного жениха, — продолжил старик, — я отказаться не могу.

Обращаясь к жене, которая вздыхала, сидя на кровати, он прибавил:

— А ты проследишь за тем, чтобы она не читала письма от этого негодяя!

Синьора пожала плечами.

— Будет непросто, — сказала она, качая головой, — проследить за тем, чтобы девушка не читала любовные письма.

— Это почему? — спросил муж.

— Да ладно — будто ты не знаешь, где читают любовные письма?

— Где же?

— Не строй из себя наивного! Бедный юноша! Где читал их ты, втайне от родных?

— Не помню.

— Ах, не помнишь? А где, по-твоему, читала твои письма я?

— Где же?

— Брось, ты лучше меня знаешь, где втайне читают такие письма, с тех пор, как мир стоит!

— Да говорю же тебе, что не знаю.

— Не знаешь? Очень жаль, но видно, ты никогда не любил меня.

Суарес некоторое время думал, где это читают любовные письма, и, так ни до чего и не додумавшись, поскольку не мог представить себе место, пригодное для этих целей, снова вернулся к бесконечной обличительной речи против дочери.

— Ты никогда не интересовалась, — закричал он, — ты никогда не интересовалась…

— Но ты же сам, — ввернула синьора Суарес, — оставляешь ее ночью одну!

Старик, подобно луку, который в конце концов ломается вследствие слишком продолжительного натяжения, упал в кресло.

— Чуда не произошло, — сказал он, — я виноват и на этот раз.

— Ну конечно же, — начала шуметь жена, — если по ночам, вместо того чтобы спать…

— А чем же, по-твоему, дорогая моя, она должна заниматься по ночам? Ночью спят!

— И тем не менее, случается и всякое такое.

Катерина едва слышно всхлипывала — так, что отец не мог в конце концов не погладить ее по головке. И сказал ей нежным тоном:

— Ну подумай в самом деле, девочка моя! Как же ты можешь выйти за сына Фантомаса!

Катерина продолжала беззвучно плакать в полутьме, сгустившейся во всех углах. Вошел Арокле — он прибыл убираться в номере. Увидев постояльцев, он было повернулся, чтобы уйти, но, услышав плач Катерины, заплакал сам.

— Вы-то чего плачете? — спросил у него Суарес.

Арокле пожал плечами.

— У меня, — сказал он, — свои на это причины. Поскольку я пережил много несчастий, но не могу плакать при людях без видимого повода, я пользуюсь всеми печальными ситуациями, чтобы выплакаться.

— Но я не могу вам позволить, — сказал Суарес, — пользоваться горем…

Арокле перестал плакать и утер глаза. Суарес даже пожалел о своей выходке. Он склонил голову и, будучи, в сущности, человеком добросердечным, добавил:

— Да плачьте, я разрешаю.

— Спасибо, — ответствовал мужественный слуга, — но мне уже пора идти. Теперь в другой раз.

И вышел.

Некоторое время спустя синьора Суарес нарушила молчание.

— И все же, — сказала она, как бы разговаривая сама с собой, — этот Фантомас, должно быть, накопил порядочно деньжат.

Суарес пожал плечами.

— А я думаю, — пробормотал он, — что он все проел.

В тот вечер больше не было сказано ни слова.

Мистерьё прибежал домой со смятенной душой, впервые проклиная судьбу и свою забубенную жизнь.

Дома его ждала грандиозная новость: несколько часов назад в результате несчастного случая погиб Жюв, знаменитый полицейский. Эта новость, мгновенно дошедшая до ушей Фантомаса, погрузила печально знаменитого бандита в неописуемую скорбь.

— Жюв, — повторял он сквозь слезы, — всю свою жизнь посвятил мне. Мы охотились друг за другом с незапамятных времен; либо он гнался за мной, либо я за ним. А сейчас его больше нет, и я остался один!

Этот неуловимый преступник чувствовал, что вместе со своим смертельным врагом в могилу сошла и часть его самого.

На следующий день на похоронах знаменитого полицейского — который из удобства в последние годы своей жизни снимал домик рядом с жилищем своего непримиримого противника — на самом красивом и самом большом венке красовалась простая надпись: Фантомас.

Старый бандит, глядя в окно, провожал траурную процессию глазами, в которых стояли слезы. И когда Фантомас увидел, как скромный, почти лишенный каких-либо украшений, катафалк — честный полицейский умер в такой же бедности, в какой и жил — тронулся, покачиваясь, сопровождаемый друзьями и близкими, он прошептал, печально качая головой:

— Прощай, Жюв! Впервые я не могу последовать за тобой. Мы мучили, мы изводили друг друга всю жизнь, но я любил только тебя. В конце концов ты меня обставил: на этот раз ты ушел от меня по-настоящему. И навсегда.

Кто знает, было ли это чудо любви или следствие печального зрелища, которое являл его отец, но Мистерьё испытывал новые чувства.

Он долго думал. В полночь он надел черную майку, взял инструмент, какой-то большой пакет и вышел, постаравшись не производить шума. Громадные черные тучи вздымались в небе; за ними то скрывалась, то проглядывала луна.

Джедеоне и его сын вошли в номер, закрыли дверь и начали раздеваться.

— А нам будет очень жарко, — спросил Андреа, — если мы закроем дверь на ключ?

— Андреа, Андреа! — пробормотал Джедеоне. — Ты хотя бы говори шепотом!

— Почему? — спросил молодой человек. — Ты боишься проснуться?

— Сын мой, не дай бог тебя кто-нибудь услышит, когда ты несешь такое! — захныкал отец. Андреа умолк.

Его отец залез под простыню, собравшись спать, поскольку назавтра ему предстоял ранний подъем, — как вдруг вспомнил: рукопись рассказа Изабеллы.

Он совершенно забыл о новелле, которую ему отдал Павони.

— А вдруг он спросит мое мнение? — подумал старик.

Нужно было срочно ознакомиться с произведением.

Он зажег лампу на тумбочке у кровати и, вытащив рукопись, прочитал — не без дрожи, впрочем, быть может, вызванной поздним часом:

ЧЕЛОВЕК С ОТРЕЗАННОЙ ГОЛОВОЙ

Джузеппе Пателлини был злобен, как обезьяна, и мстителен, как серые медведи Больших Кордильер, которые — скажем попутно — очень любят мед. У него произошла небольшая размолвка с графом Паскуале Пассерини. Совсем пустяковая. Такие случаются между друзьями ежедневно. Дело было вот в чем: граф Паскуале Пассерини нечаянно убил комара, к которому Пателлини был очень привязан. Так вот, без раздумий Джузеппе Пателлини взял ножницы и отрезал голову графу Паскуале Пассерини, пока тот спал.

Представляете, каково было графу Пассерини, когда он проснулся и обнаружил, что у него нет головы. Он был страшно этим расстроен. Тем более, что злобный Пассерини спрятал отрезанную голову под кроватью, и Пассерини так и не смог ее найти.

Бедняга целый день бродил по дому и спрашивал:

— Моя голова! Кто видел мою голову?

Но никто не мог ему помочь. Пателлини, довольный, посмеивался в сторонке.

— А ты не знаешь? — спросил у него граф.

— Я? А при чем тут я и твоя голова?

Беда же состояла в том, что найти голову было невозможно. Вечером Паскуале Пассерини взял шляпу и, как всегда, отправился в кафе.

— Вы знаете, что со мной? — спросил он у друзей.

— Что?

— Никак не найду своей головы.

— О, какой ужас!

И заговаривали о другом. Но Пассерини по-прежнему думал о своей голове.

Вернувшись домой, он возобновил поиски. Его жена, которая в его отсутствие сама безуспешно искала голову, сказала ему:

— Так и не нашла. Кто его знает, куда она девалась.

Пассерини заволновался не на шутку. Как раз в те дни ему нужно было закончить несколько важных исследований. Как тут обойтись без головы?

Это было что-то невообразимое. Паскуале не находил покоя.

— Как же так? — кричал он, — она была, когда я уснул. Она была на подушке, вот тут! — И показывал место. — Просыпаюсь, а головы больше нет!

Было от чего сойти с ума.

Тем временем Джузеппе Пателлини начал чувствовать угрызения совести. Отрезать голову другу! Конечно, поступок некрасивый. Тем более — лишить его головы именно теперь, когда она была ему нужна для работы!

Пателлини, который лишился сна от угрызений совести (он в общем-то был малый неплохой), встал и побежал к Пассерини домой.

— Послушай, — сказал он ему сразу, — я пришел к тебе покаяться, но ты меня должен простить.

— Ну конечно же.

— Клянешься?

— Ну разумеется!

— Так вот, это я отрезал тебе голову, пока ты спал, и спрятал ее.

— И только-то? — удивился Пассерини. — Мог бы сразу сказать. Конечно, вещь неприятная, но я тебе прощаю. Я вообще-то и сам подозревал, что это твоя проделка, проказник!

— Какой ты добрый!

— Ну ладно, ладно. А сейчас скажи мне, куда ты спрятал голову, и посмотрим, можно ли ее приклеить.

Короче говоря, Пателлини нашел отрезанную голову, которую с помощью всей семьи кое-как приклеили, и вся эта история окончилась обедом.

Дочитав до конца интересное повествование, старик Мальпьери некоторое время лежал, задумавшись.

Он не совсем понял про отрезанную голову.

— М-да, — пробормотал он, — я не очень-то в курсе последних тенденций в литературе.

Он уже собирался спать, как вдруг его взгляд упал на примечание, написанное хозяином замка. Оно гласило:

ПРИМЕЧАНИЕ. Автор имеет в виду не голову, а главу, то есть раздел текста. Это была глава, очень важная для графа и крайне необходимая для его литературных изысканий.

— О, бедняжка! — пробормотал Джедеоне, вспомнив о мести коварного наставника невинной девушке.

Мистерьё, который стоял притаившись в коридоре, осторожно вышел.

Но тут же пришлось поспешно вернуться назад. Дверь в номер Мальпьери тихонько отворилась, из нее вышел Андреа в ночной рубашке.

Дело в том, что наш милый молодой человек вот уже два часа ворочался в постели без сна: его мучила мысль, пожелал ли он спокойной ночи Уититтерли. Наконец, после долгих колебаний, он подумал: «В сомнении melius est abundare quam deficere»[14].

Он встал, тихонько вышел и отправился постучать в дверь капитана с колдовскими глазами.

В ответ прозвучало молчание.

Андреа постучал сильнее. Потом еще сильнее. Наконец послышался голос Уититтерли — капитан, проснувшись, кричал:

— Кто там? Что вам нужно в такое время?

Андреа приложил рот к замочной скважине.

— Спокойной ночи! — прокричал он.

И побежал, освободившись от мук сомнения, в кровать, где тут же уснул, в то время как Уититтерли страшно ругался.

Мистерьё вышел из своего укрытия. Но он едва успел притаиться снова. На этот раз открылась дверь номера Ланцилло, и знаменитый донжуан — с всклокоченными волосами и перекошенным лицом — пошел к двери номера Уититтерли и стал пинать ее ногами.

— Что еще вам нужно? — закричал капитан изнутри.

Ланцилло, который целый день искал свой ключ, где придется, заорал как полоумный:

— Предупреждаю вас, что если до конца завтрашнего дня ключ не отыщется, я вас пристрелю как главного виновника.

— Сынок, — донесся голос капитана, — не говорите так даже в шутку. Ну прилично ли это? Ключ найдется, вот увидите. Вспомните, в природе ничего не создается и ничего не разрушается.

Ланцилло, стеная, вернулся в свой номер. О, если бы он мог предвидеть, что всего лишь несколько часов отделяют его от счастливого обнаружения вожделенного предмета!

Когда в коридоре снова стало тихо, Мистерьё выглянул, убедился в том, что никого нет и выставил ногу. Но так и остался стоять с повисшей в воздухе ногой, затаив дыхание. Открылась дверь Марины, номер которой располагался по соседству с номером ее друга. Молодая и прекрасная женщина, казалось, была во власти страшной ярости; как безумная, она стала пинать дверь Камилло.

Молодой человек в полусне подумал со стоном:

— Вот она. Так я и знал.

Причина состояла в том, что прошедшим вечером произошла довольно бурная сцена: он имел неосторожность не выразить своего омерзения при виде хорошенькой постоялицы. Последовала страшная ссора, во время которой Марина поклялась, что на следующий день они расстанутся.

«Хорошо бы!» — подумал Камилло; и отправился спать, причем подруга последовала его примеру. Сейчас женщина без устали пинала дверь, так что молодой человек не мог больше делать вид, что спит.

— Кто там? — простонал он.

— Открывай, негодяй! — был ответ.

— Марина, — умоляюще сказал Камилло, — дай мне поспать.

— Открывай!

Марина сотрясала дверь с такой силой, что молодой человек вынужден был встать и, пребывая в состоянии жуткого страха — не зная, кроме всего прочего, куда придется ее первый удар, — открыть; сделав это, он опять побежал в кровать, а в это время перебаламученная Марина входила, водя по комнате звериным недоверчивым взглядом.

— Любимая, — пробормотал Камилло, стараясь задобрить ее, чтобы продолжить спать, — если я и виноват, то только в одном: в том, что люблю тебя…

— Ах вот как? — закричала Марина вне себя от ярости, — ты спишь, несмотря на мои отчаянные крики, кричит петух, а ты не желаешь просыпаться.

Она подскочила к двум кувшинам с водой и молниеносным движением опрокинула их на тело и кровать несчастного молодого человека. Тот, ощутив на себе потоки воды, на мгновение подумал, что пришел его последний час. Но тотчас от соприкосновения с водой он вышел из того оглушенного состояния, в котором находился после прерванного сна, и выпрыгнул на середину комнаты, превратившуюся в озеро. На этот раз вне себя от ярости был он.

— Проклятье моей жизни! — заорал он, хватая женщину за волосы, — вон отсюда, вон, вон! Завтра, даст бог, все будет кончено!

И вышвырнул ее за дверь. Мистерьё, который как раз в это мгновение решился сделать шаг, снова поспешно спрятался.

Марина с победоносным смехом вернулась в свой номер, и бедный гостиничный вор решил выйти, как вдруг открылась другая дверь; а именно — из номера силача-гренадера, который, разбуженный ссорой любовников, закричал в общем направлении их двери:

— Вы наконец прекратите шуметь? Не беспокойте людей хотя бы ночью. Безобразие! Что это такое? Что за…

Мистерьё думал: «Подожду, пока он закончит, а потом быстро все сделаю».

Но силач не унимался.

— В этом пансионате, — продолжал шуметь он, — ни есть, ни спать, ни играть не дают! Даже фортепиано нет! Нет даже…

Продолжить он не смог. Открылась еще одна дверь, и появилась фигура Джанни Джанни, которому добряк Уититтерли позволил остаться в пансионате еще на пару дней.

— Если еще раз услышу ваш несносный голос, — сказал долгожитель силачу-гренадеру, — я подойду и тресну вам тазиком по голове.

После чего этот вспыльчивый человек прибавил еще несколько выражений с неясной логической связью — как, например, такое: в силу чего, учитывая, что силач-гренадер не желает спать, мог бы не мешать это делать настоящим джентльменам (sic)[15].

При этих словах у силача-гренадера потемнело в глазах, и он бросился на своего врага. В пустом и ярко освещенном коридоре противники принялись яростно мутузить друг друга. После обмена первыми ударами, не прерывая боя, силач-гренадер подумал:

«Какой же я дурак! Драться со злейшим врагом ночью в пустынном месте! Ведь тут нас никто не разнимет. Моя жажда мщения уже удовлетворена, а ведь приходится лупить его и дальше, потому что нас некому разнять. Да и под каким предлогом я перестану драться? А с другой стороны — он тоже не прекращает драться».

Одновременно Джанни Джанни, нанося тяжелые удары, думал:

«Какую глупость мы совершаем! Вместо того, чтобы сцепиться во время обеда, когда десять человек быстро бы нас утихомирили! Теперь я бы охотно и прекратил, но не могу же я отступить первым. Посмотрим, может, кто-нибудь найдется поблизости».

Продолжая осыпать противника ударами и получая столько же в ответ, старик стал отвлекать силача к правому коридору.

«Куда это он? — думал гренадер, отходя влево, — в той стороне никого нет!»

Долгожитель же думал, отходя вправо:

«Этот болван ничего не понимает».

Тем временем, поскольку рассвет был уже близок, Мистерьё решил действовать незамедлительно. Он вышел из своего укрытия и как будто раздумывал, откуда начать, не удостаивая драчунов даже взглядом.

— Эй! — крикнул ему Джанни Джанни. — Вы разве не видите, что мы деремся?

— Вижу, — спокойно ответил Мистерьё.

— И что вы там стоите как пень? — воскликнул силач-гренадер. — Сделайте же что-нибудь! Или что, подсказка нужна?

— А мне-то что за дело? — ответил Мистерьё. — Деритесь себе на здоровье.

И вошел в какой-то номер.

Когда противники остались совершенно одни, сцепившись в смертельной схватке, силач-гренадер предложил:

— Попробуем в той стороне.

— Там все спят, — ответил Джанни Джанни задушенным голосом, не переставая наносить удары.

Силач-гренадер меж тумаками вставил:

— Надо вызвать Арокле.

Все так же сцепившись, нещадно колотя друг друга, они дошли до последнего этажа и стали пинать дверь в комнату Арокле.

Преданный слуга выглянул, полусонный, и очумелыми глазами посмотрел на драчунов. Наконец он спросил:

— И что мне делать?

— Разнимите нас! Скотина!

Арокле оделся; потом нехотя вклинился между дравшимися и, разумеется, у него ничего не вышло. Но с божьей помощью драчуны были разняты и отправлены в свои номера.

Было утро. Марина, совершенно готовая к выходу, подошла к двери номера Камилло и постучала. Камилло, который провел ночь в созерцании — издалека — своей кровати, превратившейся в озеро, вышел в дорожном костюме.

— Пойдем, — сказал он.

Не глядя друг на друга, любовники двинулись вперед с опущенными головами. Впервые они, казалось, пришли к согласованному решению. Но что это было за решение, господи? У обоих были очень мрачные лица, что наводило на плохие предчувствия.

Ах, милые, что-то вы затеваете очень нехорошее!

Они открыли входную дверь в гостиницу. На улице был серый воздух, стлавшийся над белесым морем.

День, наступил день! И будто судорога прошла по сонной земле.