"Русский боевик" - читать интересную книгу автора (Романовский Владимир Дмитриевич)

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ВАДИМ

Амалия проснулась от восторженных детских криков, смеха, и безутешного плача. Не самый худший вариант пробуждения, подумала она, но все же — что за глупости? Сев на постели и подтянув колени к подбородку, она прислушалась — нет, ничего связного, просто дети визжат. Странно.

Откинувшись на спину, она сладко потянулась, потом еще раз, потом откинула одеяло, подняла вверх, не сгибая ее в колене, правую ногу, и полюбовалась пальцами. Затем подняла левую, и снова полюбовалась. Пальцы ног у Амалии были очень красивой формы. После этого она резким движением вскочила на ноги и несколько раз подпрыгнула на постели, придерживая грудь. И спрыгнула на пол.

Синтетический ковер не понравился ее подошвам. Уж если простыни льняные, могли бы и ковер натуральный постелить, а то и просто паркет. Дураки. Что-то я сегодня благодушная очень, подумала она, улыбаясь.

Пройдя в ванную, она увидела на полу дурацкие полиэстровые трусики утренне-голубого цвета, забытые растеряхой Нинкой давеча. Дуру Нинку по обнаружении на ней гадости пришлось гнать в ванную мыться. Ну и отношение у сегодняшней молодежи к собственному телу! Будто не тело, а бытовая техника какая-то — испортится, сломается — купим новую. Волосы жгут щипцами и бетонируют химикатами, так, что к двадцати пяти годам они на ощупь — как кожура сырой картошки. Ногти красят чем попало. Посеребренные серьги с налетом ржавчины носят в ушах и в ноздрях. Синтетика на половых органах. Косметика накладывается грязными пальцами из чужой косметички на немытую морду. Дуры. О половых сношениях рассуждают цинично-светски, а как до дела доходит — всего стесняются, ничего не умеют, и закомплексованы страшно. Но, надо признать — это все равно лучше, чем бодибилдер. Терпеть не могу, когда у мужчины сиськи второго размера. Гермафродиты какие-то.

Встав под холодный душ, Амалия некоторое время просто наслаждалась, а затем, когда пальцы ног начали слегка неметь, занялась делом — намылилась, потерлась мочалкой (настоящей, привезенной, а не гостиничной), почистила зубы. Вытеревшись, посвятила пять минут накладыванию косметики на тонкие восточные черты. Быстро натянула трусики, чулки, майку, блузку, юбку, туфли. Причесалась. И вышла из номера.

В бассейне плескались человек пять детей, и еще пять бегали, визжа и толкаясь, вокруг. Три матроны в массивных босоножках поверх чулок возлежали на шезлонгах возле электронной подогревалки, обеспечивающей автономное тепло в радиусе пяти метров. Все три одновременно повернули головы с неряшливо крашеными волосами к Амалии.

— Доброе утро, — сказала Амалия приветливо.

Ей ничего не ответили. Просто продолжали смотреть. Не обидевшись, Амалия прошла к лифтам и спустилась на второй этаж.

Здесь помещались — спортивный зал, публичный бассейн, и сауны. Пусто. Эхо от шагов гулкое. От бассейна густо несло хлоркой. Включенный телевизор в закутке с шезлонгами ничего не показывал — пустой синий экран. Амалия поперебирала лежащие возле телевизора диски — упражнения, американские боевики, музыкальные программы. Вынув один из дисков из коробки, она повертела его в руках, вышла к краю бассейна, и коротким движением отправила диск к противоположному бортику. Перелетев через бассейн, диск стукнулся в стену и упал на кафель. Интересно, гостиница эта бывает полной? Какому нормальному человеку придет в голову проводить ночь в этой дыре? Амалия спустилась в вестибюль.

Дневная регистраторша была другая — размалеванная, туповатого вида, модных слегка лошадиных форм, лет двадцати пяти. В Нинке было что-то трогательное — а в этой ничего. Дневной привратник — еще хуже ночного. Бритый наголо, с квадратной мордой. Амалия направилась в бар.

Футуристические часы показывали половину одиннадцатого. Большой концертный рояль помещался недалеко от окна, расположенного так, что дневной свет проникал в бар едва-едва, и только в первые часы после полудня. В расположенных по периметру под потолком динамиках тихо играл ненавязчивый джаз для заполнения неловких пауз в разговорах малознакомых людей. В баре было несколько посетителей — пили кофе, в основном. Амалия проследовала к стойке.

— Скажите, завтрак здесь готовят? — спросила она.

— Да, конечно. Вы закажите, и через пять минут все будет.

Бармен деловито достал блокнот.

— А меню?

— У нас нет меню. Что закажете, то и принесут. Кроме дыни. Дынь, к сожалению, нет.

— А что есть из фруктов?

— Всё.

— Киви, например?

— Да, конечно.

— Хорошо. Я буду есть киви, апельсины, и виноград. Один круассон. Сливочное масло. Кофе и сливки.

Бармен записал.

— Всё?

— Пожалуй стакан лимонада налейте мне прямо сейчас, чтобы мне было чем заняться.

Бармен кивнул, быстро опорожнил в чистый стакан бутылку, и поставил перед Амалией на стойку.

— Номер какой у вас?

Аделина поняла, что ее не узнали.

— Семнадцать Ка.

Бармен еще раз кивнул и куда-то ушел. Сев на вертящийся высокий стул, Амалия пригубила лимонад и оглядела помещение.

В дальнем углу — священник в рясе, перелистывает книгу. Ближе к центру — долговязый негр в джинсах и футболке, внимательно изучающий, держа его в руках, антикварный жим-за-жим. Неподалеку от негра на диване — нагловатый спортивный шатен и тощий рыжеватый блондин, оба в мягких брюках, рубашках поло, и кроссовках. Рядом с ними, на соседнем, под прямым углом, диванчике, пятидесятилетняя мещанка, считающая себя дамой — нога на ногу, целомудренно прикрыты неприятного вида юбкой колени. Молодой человек, думой обремененный, в дешевых джинсах и свитере, стоит столбом рядом с диванчиком. В углу за роялем — трое мужиков потребляют пиво, над столом — столб густого дыма, уходящий вертикально в вытяжку. Очевидно, их специально туда бармен определил.

Один из них вдруг поднялся и, обойдя компанию и чуть шарахнувшись от негра, подошел к священнику.

— Выпьем с нами, поп, чего тебе здесь сидеть. У нас весело, и пиво тут хорошее. Приглашаем.

— Не пью я в это время, сын мой, — отозвался священник, переворачивая страницу. — В раздумьях пребываю. Пейте без меня, с благословением.

— Да чего ты отказываешься-то? — приставал мужик. — Я его приглашаю, а он отказывается. Совсем жирные попы совесть потеряли. Нахватал, бля, денег у братков, на черных мерседесах ездиет, пузатый.

Священник поднял на мужика глаза.

— Ты вот что учти, сын мой. Ведь за тебя здесь заступиться будет некому, если я тебе сейчас в морду въеду. А у меня знаешь какой кулак?

Действительно, руки у священника были большие.

— Ну ты, бля, не очень тут… — неуверенно сказал мужик. — Ишь, бля, враждебный какой.

— Я не враждебный, — возразил священник. — Я к людям нетерпимый. Меня за это в свое время из семинарии два раза выгоняли. Я чуть что — так сразу в морду. И в сане меня за это повышали много раз. Потому как только задумают не повысить — я сразу к главному, и в морду ему. Могу тебе в морду. А ну-ка…

— Но, но, — забормотал мужик, пятясь. — Ты это… не это!.. да…

И вернулся к своим.

Задумчивый молодой человек, краем глаза рассмотрев посетительницу у стойки, сказал пониженным тоном,

— Да ведь это же Амалия Акопян.

— Ай, где? — засуетилась мещанка, вертясь на диванчике. — Ах, вот та? Да, точно. Ой, как неожиданно, — понизив голос почти до шепота, сказала она. — Ой. Сама. Надо же.

Амалия повернула голову к компании. Возникло неловкое положение. Все смотрели на нее, а она на всех. Тогда Эдуард — самый воспитанный — встал и быстрым но непринужденным шагом подошел к Амалии.

— Доброе утро, — сказал он ей, чуть наклонив голову и улыбнувшись. — Вас узнали ваши поклонники. Не желаете ли присоединиться к нам?

— Да, пожалуй, — без затей ответила Амалия.

— Прошу вас.

Какой вежливый юноша, подумала она весело. Наверное подлец какой-нибудь. Нынче ведь только подлецы вежливые бывают.

Сопровождаемая Эдуардом, она подошла к компании и сказала:

— Здравствуйте.

— Здравствуйте, — откликнулась компания нестройным хором.

— Ну, меня все знают, — сказала Амалия. — Я та самая армянка, что фокусы показывает…

— А покажите фокус, — попросил неожиданно Стенька, не дав Амалии продолжить мысль.

Все на него посмотрели.

— А что? — засмущался он. — Я ничего такого… армяне — они тоже православные.

— Молодой человек, — наставительно указала ему Амалия, — прерывать старших невежливо.

— А я вас не прерывал, — сказал Стенька.

— Меня — нет. Но по правилам хорошего тона следующей должна была представиться дама. И вот ее-то вы и перебили.

Она повернулась к мещанке и улыбнулась лучезарной улыбкой.

— Как вас зовут?

Мещанка покраснела от смущения и удовольствия.

— Иванова, Марианна Евдокимовна. Можно просто Марианна.

— Очень приятно, Марианна. А кто вы по специальности?

— Я историк, — компетентным голосом сообщила Марианна. — Доктор исторических наук. Преподаю историю на кафедре в Москве.

— Это восхитительно, — сказала Амалия. — А вы? — повернулась она к молодому человеку.

— Хмм… Кудрявцев, Вячеслав Павлович. Тоже историк, сотрудник Марианны Евдокимовны.

— Вы здесь вместе? — спросила Амалия. — Вы — муж и жена?

— Нет, — ответила за обоих Марианна. — Мы просто ездили вместе на конференцию в Милан. А потом сюда.

Марианна повернулась к сидящему поодаль долговязому негру, но он был погружен в изучение жим-за-жима и не обращал на остальных внимания. Затем она повернулась к священнику, но тот все еще был занят книгой.

— Степан Третьяков, окончил семинарию, — влез вдруг невпопад Стенька. — Служу стране, народу, и православной церкви. Прошу меня извинить за невежливость.

— Да, пожалуй, — задумчиво сказала Амалия. — Ну а вы? — повернулась она к Эдуарду.

Историкам хотелось, чтобы Эдуард побыстрее назвался — поклонники желали общаться со знаменитостью. И даже трое мужиков у дальнего стола под вытяжкой отвлеклись от пива и рассматривали Амалию, которую видели когда-то, возможно, по телевизору, но не помнили точно, кто она такая. По телевизору часто хачей показывают. Богатый какой-нибудь пристроил свою бабу на работу непыльную — по телевизору улыбаться.

— Чехов, Эдуард Васильевич, — отрекомендовался Эдуард. — Федеральная Служба Безопасности.

Историки смутились и слегка побледнели, а Стенька вспыхнул и поднялся на ноги.

— То есть как! — сказал он.

— Что — как? — спросил Эдуард.

— То есть как это — безопасности? Ты — эф-эс-бэшник? Я этого не знал!

Эдуард слегка развел руками.

— Извини, все как-то не было момента тебе об этом сообщить. Да вы не волнуйтесь так, — обратился он к историкам, — я тут…

— Ну ты свинья! — протянул Стенька.

— А?

— Свинья! А я с тобой… руку тебе жал… вот я дурак!

— Я тут как частное лицо, — объяснил Эдуард историкам. — В отпуске я.

— Как же теперь жить? — тоскливо вопросил Стенька. — И Линка за тобой замужем была… Кошмар.

Все смотрели на Стеньку.

— Я думал — ты охранник какой-нибудь у богатых, — продолжал он, занятый своим возмущением. — Ну, нет, ну, не знаю теперь, что делать… что думать. Вот я дурак. А я-то все это время тебя терпел… как бывшего мужа…

Историкам было неловко.

— Стенька, сейчас же прекрати! — раздался низкий зычный голос от стойки.

Аделина стремительно пересекла помещение.

— Немедленно! Что за глупости!

— Но, Лин, он же…

— Он — мой бывший муж. Который, между прочим…

Она замолчала, но до Стеньки дошло. «Который спас мне и тебе жизнь не далее как вчера».

— Да, — сказал Стенька голосом мученика, ведомого на казнь. — Да, ты права. Простите меня пожалуйста, Эдуард Васильевич.

— Вот козел, — пробормотал Эдуард.

— Нет уж, вы простите меня.

— Стенька, уймись, — велела Аделина. — Эдька, у меня ужасно болит голова.

— Аспирин?

— Именно. Будь добр.

Эдуард кивнул и ушел за аспирином.

— Здравствуйте, — Аделина обвела всех взглядом. — Здесь подают завтрак?

— Да, — сказала Амалия. — Все, что пожелаешь. Мне так сказали, и куда-то ушли. И с тех пор не возвращались. Если действительно принесут, могу поделиться с вами круассоном.

Аделина натянуто улыбнулась и села в кресло рядом с диванчиком Марианны. Наклонясь к ней, Марианна шепнула, воспользовавшись тем, что Амалия смотрит в другую сторону,

— Это Амалия Акопян.

Но все равно было видно, что она не отошла еще от шока присутствия в гостинице представителя ФСБ.

Все-таки накормить человека — первейшее дело. Поев, все вдруг просветлились и заметно подобрели и расслабились. Историков особенно успокоило присутствие Аделины, оказавшейся бывшей супругой представителя органов. С бывшими супругами представители по делу не приезжают. Стало быть действительно он на отдыхе, а не прислан сюда следить, и все, что нужно делать — следить за речью, а это дело привычное. Аделина выпила четыре стакана воды и съела омлет микст по-провансальски. Негр вернул жим-за-жим Стеньке, так в нем и не разобравшись, взял со столика двухмесячной давности журнал «В Мире Науки И Техники», и стал рассматривать, восхищенно по временам хмыкая, рекламных девиц. Пивные мужики вышли на воздух — разгуляться. Тот мужик, что говорил давеча со священником, вышел быстрее всех, старясь ни на кого не смотреть.

Эдуард отсутствовал продолжительное время. Стали обмениваться репликами, и в конце концов историк Кудрявцев поведал Амалии и Аделине кое-какие малоизвестные детали средневековых шведских будней. Время от времени Марианна встревала в рассказ историка, уточняя и поправляя. Стенька сидел тихо и старался ни на кого не смотреть. Вернувшийся с аспирином Эдуард некоторое время созерцал Стеньку, и в конце концов ему надоело. Встав, он кивнул Стеньке. Стенька с неохотой поднялся, отметив про себя с мученической отрешенностью, что Аделина даже бровью не повела. Они вышли в вестибюль.

— Позволь указать тебе, Стенька, что ведешь ты себя, как мальчишка. Сидишь, молчишь, всех игнорируешь. Выглядит это глупо. Ну что ты на меня взъелся? Кому-то ведь надо работать в ФСБ.

— Да, это очень интересная теория, — откликнулся Стенька. — Кому-то надо работать. И в ФСБ, и в ЦРУ, и в инквизиции, да и вообще — ежели один перестанет головы рубить на плахе, на его место два других найдутся. Расскажите мне про то, как вы доблестно защищаете нашу молодую демократию, Эдуард Васильевич. И как америкосы защищают свою по всему миру. Обо всем этом написано в Откровении, и о защите демократии тоже.

— Написано?

— «И видел я, что одна из голов зверя была как бы смертельно ранена, но смертельная рана исцелела. И дивилась вся земля, следя за зверем, и поклонились дракону, который дал власть зверю, и поклонились зверю, говоря: кто подобен зверю сему? и кто может сразиться с ним?»

— Занятно. Ну и при чем здесь я?

— Как свалили гебистов, да разворошили их поганое гнездо — вот и рана. Но гебисты снова поднялись, только название переменили. Исцелела рана.

Эдуард пожал плечами.

— Вон сидят там люди, в баре, — продолжал Стенька. — И всем не по себе. Сидят со Зверем, боятся его. У историка этого, Кудрявцева, живот заболел — четыре раза уже бегал в туалет. Кому-то нужно работать. Вот вы и работаете, Эдуард Васильевич.

— Исцелела, говоришь, рана?

— Эдуард, я сказал тебе давеча, для чего мне Аделина. Для чего она тебе? Неужели тебе баб не хватает в жизни? Бабы любят силу. За тобой — сила. Страшная, грозная, они это чувствуют. Многие. Выбирай любую. Отдай Аделину мне.

Эдуард вздохнул.

— Наивный ты человек, Стенька. Умный, наблюдательный, но — наивный.

Ольшевский в безупречном костюме проследовал мимо них в бар, делая вид, что не знает их и даже не замечает.

— Сам по себе Милан очень красивый, — объяснила Марианна. — А где у них здесь сахар? — Она насыпала себе в чай сахару и тщательно размешала ложкой. Ложку положила на салфетку. — Очень интересно местами, своеобычно. Люди, правда, неприветливые.

— Да, действительно? — поинтересовался Ольшевский.

— Да. Не как в Москве, нет той душевности.

— Идет, — тихим голосом сообщил Кудрявцев.

— А? — переспросил Ольшевский.

— Ах, да, мы забыли вам сказать, — заговорщическим шепотом заговорила Марианна. — молодой человек, тот, что давеча с нами сидел — он из органов.

— А, да? — удивился Ольшевский. — Вот ведь везде они, а? Не то, чтобы кому-то было что скрывать, а как-то неприятно. Ну, не будем обращать на него внимание. Так вы говорите, в Милане не очень уютно?

— Нет, не очень. Да…

— А оперу вы любите?

— Конечно, — утвердительно кивнула Марианна, поправляя очки. — Я, когда в Москву наведываюсь, всегда в оперу хожу. Очень люблю Чайковского.

— А в Милане?

— А что в Милане? Там русские оперы не ставят.

Кудрявцев поджал губы.

— А нерусские? — спросил Ольшевский.

— Нерусские я не люблю. Это все не то, — с достоинством объяснила Марианна. — Нет той душевности.

Сидя у бара и потягивая лимонад (ее тактично оставили в покое на какое-то время), Амалия наблюдала, как эф-эс-бэшник Эдуард понуждает бывшую жену к перемещению из бара в номер, а та артачится. Неожиданно в бар вошли вместе давеча выходившие раздельно — священник и долговязый негр. При этом священник медленно и терпеливо что-то разъяснял негру на плохом английском, а негр с уважением кивал и соглашался. Они заняли столик неподалеку от бара. Через некоторое время священник оглянулся через плечо, ища глазами бармена. Но бармен отсутствовал. Амалии стало жалко священника. Слезши со стула, она непринужденной походкой прошла мимо столика и сделала жест — повела рукой вверх-вниз. И священник, и негр посмотрели на нее удивленно. А когда снова перевели глаза на столик, там уже стояли непочатая бутылка холодного лимонада и два идеально чистых стакана. Негр невольно слегка отодвинулся вместе со стулом.

— Не беспокойся, — сказал знающий священник. — Это Амалия Акопян, фокусница.

— Фоукес? — переспросил негр.

— Ши из фокусник. Фокусник. Ши даз фокусес, — объяснил священник. — Иллюзионистка она. Ши мейкс иллюзион он телевизион.

— Аделина, перестань капризничать! — возмущенно сказал Эдуард. — Посидишь несколько часов в номере, посмотришь телик! Эка невидаль!

— Лин, раз говорят, надо идти, — с оттенком презрения к себе вторил Эдуарду Стенька. — Пойдем, а? Я тебе чего-нибудь расскажу. Историю какую-нибудь.

— Мне здесь хорошо, — упрямилась Аделина. — Здесь люди. Не хочу быть одна. Я им спою чего-нибудь. Вон рояль стоит.

— Ты не на гастролях, — возразил Эдуард. — Пошли же!

Некоторое время Аделина смотрела прямо перед собой, а затем из глаз у нее потекли слезы. Эдуард смутился, а Стенька нахмурился.

— Ты понимаешь, что произошло? Ты не понимаешь! Ты ничего не хочешь понимать! — обвинила Эдуарда Аделина. — Сейчас как раз репетиция в театре. А меня там нет. И я даже не могу им позвонить и сказать, что у меня ангина или бронхит. У них теперь есть полное право меня уволить. Они только этого и ждали, особенно Бертольд Абрамович, сука такая, лизоблюд, образованщина совковая. Вернется Валериан — они про меня такого ему наговорят…

— Скажите, молодой человек, ваш сотовый телефон работает? — спросила Марианна у снова присоединившегося к компании со стаканом сельтерской Ольшевского.

— Знаете, нет, — сокрушенно ответил он. — Какие-то помехи. Пытался позвонить из номера — тоже самое. Что-то у них тут со связью. И телевизор не работает. На экране — только песок, как в Сахаре.

В бар вошел новый посетитель. На вид ему было лет сорок, одет он был в камуфляжную форму хаки, и пострижен по-армейски. Выражение лица у него было серьезное, а под мышкой находилась аккуратная кожаная папка.

— Здравствуйте, — сказал он хорошо поставленным голосом, так, что его услышали во всех концах бара. — Я закрою дверь, хорошо?

Створки толстой стеклянной двери выехали из стен проема и сомкнулись.

— Меня зовут Вадим, — сказал новый посетитель. — Пожалуйста, сядьте все поудобнее. Музыка…

Бармен выключил музыку.

Эдуард покосился на Ольшевского — долговязый негр присутствовал в баре, но Ольшевский не обращал на негра внимания. А вдруг негр что-нибудь поймет? Впрочем, еще не известно, что собирается поведать нам Вадим. Знаем мы этих армейских. Пехота.

— Я надеюсь, что все уже поняли главное — каждый из вас здесь потому, что его вызвал Трувор Демичев. По разным причинам.

Колода карт возникла у Амалии в руке, затем вылетела вперед и вверх, растягиваясь в ленту, и растворилась в воздухе без следа. Вадим выдержал паузу. Затем мрачно посмотрел на Амалию. Та послала ему воздушный поцелуй. Он даже не улыбнулся. У Стеньки восхищенно округлились глаза.

— Мы не собираемся спасать весь мир, — веско сказал Вадим. — Мы — прагматики. Мир может спасти только сам себя. И это не наше дело. Наша цель — оградить некую часть территории от грядущих потрясений. А именно — Новгородскую и Псковскую области. Вопрос о Ленинградской области решенным пока не является.

Внезапно музыка включилась снова, самопроизвольно. Какая-то джазовая вещь с расхлябистым аккомпанементом засурдиненных медных. Бармен, честно потыкав в кнопки, по ошибке увеличил звук до громоподобного и в аварийном порядке выдернул вилку из розетки.

— Не секрет, — продолжил Вадим, выдержав паузу, — что пик нефтедобычи на планете либо пройден, либо вот-вот будет пройден. Согласно всем экономическим моделям, по прохождении пика нефти благосостояние всего мира пойдет на спад. Некоторые страны пострадают больше, некоторые меньше. Предотвратить этот процесс невозможно. До нефтяной индустрии на земле проживали единовременно около миллиарда человек. Сегодня население планеты приближается к семи миллиардам. Их кормит нефть — техника, работающая на нефти, химия, основанная на нефти, распределение, напрямую зависящее от нефти. За время нефтяной индустрии люди расселились по планете не самым лучшим образом, и нынче многие обитают в местах, где жизнь невозможна без нефти. Вообще. Например, в мерзлых регионах, где земледелие может прокормить от силы несколько тысяч человек, а живут там теперь миллионы. Или в очень жарких регионах, где проблемы сходны. При отсутствии нефти возможны внутренние конфликты крупного масштаба. В некоторых случаях делающие прогнозы опасаются каннибализма. Нефть также обеспечивает военную мощь многих стран. С уходом нефти неизбежны перегруппировки в политическом балансе планеты.

Эдуарду все это было не слишком интересно, и он незаметно стал разглядывать слушающих.

Лицо Ольшевского не выражало ровно ничего.

Негр был занят изучением улыбчивых и страстных женщин уже в другом журнале — «Новгородский Экономист».

Стенька слушал внимательно.

Священник, сидящий за одним столиком с негром, чуть передвинул стул, так, чтобы смотреть на Вадима не через плечо, но в пол-оборота. Лицо также непроницаемо, как у Ольшевского.

Историк Кудрявцев был грустен. Наверное, ему было жаль военную мощь многих стран.

Марианна слушала идеологически — делая внимательное лицо.

Аделина хмурилась с легким оттенком отвращения — то, что говорил Вадим в данный момент никак, видимо, не влияло на ее положение. Видимо, она надеялась, что вскоре он заговорит о чем-то для нее важном, относящемся к ней хотя бы косвенно, и ее раздражала длинная преамбула.

Амалия откровенно скучала, вытянув длинные стройные ноги и скрестив голени.

— Америка, судя по всему, потеряет немалую часть своей военной и экономической мощи, и, возможно, распадется на несколько государств.

Я тоже так считал, пока Ольшевский меня к себе не взял, подумал Эдуард. Америке все этого желают далеко не первое десятилетие. И многие выглядят при этом дураками. России желают того же, и тоже выглядят дураками.

— Объединенная Европа перестанет быть объединенной.

И что же, подумал Эдуард, завоевывать он ее собрался, что ли, разъединенную?

— Многие страны Африки и Азии откатятся в первобытность, или, во всяком случае, в какой-то из более простых вариантов феодализма. Население Китая начнет стремительно вымирать от голода, как и население Южной Америки.

Сейчас начнет про Россию, подумал Эдуард с грустью. Все вымрем к свиньям за два года. Рождаемость низкая, жрать нечего, в мозгах болото — слышали, помним. А еще армейский. Пехота. Дать бы ему по лбу. А может и дам, если будет момент.

Вадим начал издалека — с Киевской Руси.

Это мы так до завтрашнего вечера тут просидим, лекцию слушая, подумал Эдуард. Тоже мне, секретное дело. Да на любой кухне это можно услышать, в любом маргинальном журнале прочесть. Стоило нас сюда вызывать.

… экстратерриториальность… плохой контроль… отсутствие законности… бездорожье… замедленность ритмов жизни… татаро-монгольское нашествие… геноцид… постоянное отставание от остальных цивилизованных стран… крепостное право… наследие крепостного права… большевистский переворот… семьдесят лет бесправия… пятнадцать лет политического гангстеризма…

Хоть бы Амалия какой-нибудь фокус еще показала, вдруг подумал Эдуард. Забавная тетка.

… если кризис охватит всю Россию… северу придется хуже всех…

— Пожалуйста, прошу Вячеслава Павловича Кудрявцева, историка, определить для всех нас, здесь находящихся, что такое — русский народ.

Ага, он и эту часть маргиналов охватил, подумал Эдуард. Теперь будем про национализм слушать, какой он полезный. Или вредный.

— Я? — переспросил Кудрявцев.

— Да, вы. Пожалуйста, Вячеслав Павлович.

— Ну, что ж, — сказал Кудрявцев, оглянувшись на Марианну, которая нахмурилась, как старшая по званию. Вопрос должны были задать ей, а не ему, сопляку со странными понятиями об истории, от которых он, правда, публично отказался, но… — Русские — восточнославянский народ, основное население Российской Федерации.

— Этнически?

— Восточные славяне.

— С вкраплениями, — подсказала начальственным тоном Марианна.

— С вкраплениями, — повторил Кудрявцев.

— А какими именно?

— Вкраплениями?

— Да.

— Ну…

— Угро-финны, — скрипуче-официальным, с оттенком непререкаемого превосходства, сказала Марианна, — поляки, татаро-монголы, тюркские народности.

— Да, именно так, — без интонации подтвердил Кудрявцев.

— Очень хорошо, — кивнул Вадим. — Исторически, где селились русские изначально?

— Ну, как, — начала Марианна, но Вадим ее прервал.

— Вопрос задан был Вячеславу Павловичу.

Она гневно посмотрела на Вадима.

— Прошу вас, Вячеслав Павлович, — Вадим спокойно смотрел на Кудрявцева.

— Э… где селились?

— Да. Где именно.

— Ну… на территории сегодняшней России, до Урала.

— Территория сегодняшней России граничит на юге с Украиной, — подсказал Вадим.

— Да. Ну и на Украине… то есть, в Украине… тоже. Селились. Постепенно.

— Где именно впервые появился термин Русь?

— Это очень спорный вопрос, — влезла опять Марианна. — Мнения специалистов расходятся.

— Где именно на территории сегодняшней России, и Украины, стали говорить — Русь? — уточнил Вадим.

— Так нельзя ставить вопрос, — возразила Марианна.

— Можно, — ответил Вадим.

— Нет, нельзя. Мнения специалистов…

— Вы не на кафедре, Марианна Евдокимовна, — строго заметил Вадим. — «Мнения специалистов расходятся» — это кодовая фраза, означает «не знаю». А раз не знаете, так дайте сказать тому, кто знает, — отчеканил несносный Вадим. — Вячеслав Павлович?

— Вы не хамите только… — возмущенно начала Марианна.

— Вам будет предоставлена возможность высказаться, но не сейчас. Вячеслав Павлович?

— Вообще-то по данным… конкретным… — пробормотал Кудрявцев.

— Чуть громче, пожалуйста.

— Вообще-то в Киеве стали сперва так говорить. Русь.

А ведь действительно, подумал Эдуард, Русь-то она была — Киевская. Сперва.

— Что представлял собою путь из варягов в греки?

Вообще-то, подумал Эдуард, это еще в школе не очень понятно было — Киевская Русь. Сперва она киевская, а потом вдруг Киев — Украина, а украинцы вовсе никакие не русские. Может, украинцы выгнали русских из Киева? А русские им в отместку построили Москву и Большой театр, куда Аделина все время рвется. Как-то глупо.

— Что могли предложить варяги, профессиональные воины, Константинополю — самому богатому городу мира в то время?

На чистую воду выводит историка, подумал Эдуард. Сейчас историк начнет темнить.

— Рабов, — сказал Кудрявцев.

— Да ты опять за свое! — воскликнула Марианна возмущенно. — Тебе мало было в прошлый раз? Опять за русофобские шуточки взялся? Ну вот, подожди…

— Марианна Евдокимовна, — Вадим даже слегка помахал ей рукой.

— Нет, ну вы подумайте! — не унималась Марианна. — Никто ему не авторитет.

— Марианна Евдокимовна, считаю своим долгом вас предупредить, — отчеканил Вадим, — что время у нас ограничено, зашли мы очень далеко, пути назад отрезаны. Поэтому если вы будете мешать, я буду вынужден применить к вам аварийные меры убеждения, вплоть до физических.

Ишь ты, восхищенно подумал Эдуард. Эка отмочил — аварийные меры убеждения. Надо будет запомнить. Провинциально, но эффектно. Эка тетка побелела аж вся. Иную тетку по часу доставать надо, пока она так побелеет, а тут одна фраза — и готово.

— … занимаясь работорговлей…

Кудрявцев тоже струхнул, подумал Эдуард. Зря. Он говорит именно то, что Вадим желает слышать, и Вадим его одобряет и любит. А еще Вадим воображает, что он здесь главный, хотя на самом деле главный — Ольшевский. И вообще Ольшевский — молодец, надо отдать ему должное, хоть и недолюбливаю я его. Новатор он. Придумал сам нашу «Чингиз-бригаду» — как она на самом деле называется, официально, уже никто не помнит, настолько у всех она на языке. В Питере о ней слышали везде, да и не только в Питере. Придумал ей особый кодекс чести, особое обращение, без чина, а просто — господин такой-то. Дисциплина стальная, а платят всем очень прилично, остальные завидуют. И тридцать сорвиголов безропотно следуют кодексу, а все почему — потому что Ольшевский главный. Он таким родился, Ольшевский, и все это понимают. А этот Вадим — он так себе. Начальник, конечно, это сразу видно, но второстепенный. Ого — кажется, Аделина заинтересовалась лекцией. Возможно, решила, что это к ней тоже относится — как рослые шведы низкорослых славян грекам в рабство продавали. Не верь, Линка. Во-первых, хуйня это, тупой русофобский ревизионизм, фоменко-наоборот, а во-вторых, мать у тебя русская только по паспорту, а сама — татарва-татарвой, а отец и вовсе еврей, к тому ж его давеча арестовали. Впрочем, выпустят, наверное. Поскольку правительство состоит в основном из бывших экономистов плешивых, закончивших в свое время скучные провинциальные институты, и им кажется, что все зависит от цифр и граф, и что посади кого-нибудь из очень богатых — так государство тут же и рухнет. Ну, владел линкин отец нефтью, газом, эфиром, и еще чем-то. Ну, забрали его. Так что же — нефть, что ли, кончилась из-за этого, или эфир американцы заблокировали, и теперь хочется посмотреть новогоднее шоу с песнями советских времен, а тебе кажут борьбу питтсбургской полиции с мафией? Нет. Как было, так все и есть.

— … обосновались в Ладоге, Новгороде, Пскове…

Урок истории затягивается. А у Стеньки аж челюсть отвисла, так впечатлился. Ничего. Стенька парень умный, часа два поистерикует, а там, глядишь, и разберется, и расскажет почему историк не прав, почему Вадим этот козёл, и всё такое. А армянку даже инцидент с исторической теткой не развеселил. Армянка полуприкрыла глаза — ну, уж ее эти наши русо-скандинаво-славянские трения и вовсе не касаются, это точно, а что человека не касается, от того у человека хандра бывает.

Историк замолчал. И Вадим молчал. А Ольшевский вдруг оживился и улыбнулся.

— То есть, вы хотите сказать, — очень четко выговорил он, как хороший актер в большом зале, чтобы последние ряды слышали, — что потомки шведов и… астрен?… населяющие нынче север России, к славянам отношения не имеют?

— Небольшое, возможно, имеют, — уточнил Вадим. — Очень небольшое. Славян они себе оставляли, как рабов, для своих нужд. Естественно, без смешения не обошлось. Но вкрапления незначительны, и дело, разумеется, не в этом.

— А в чем же? Боюсь, что до сих пор не уловил сути, — вежливо заметил Ольшевский.

— Дело в том, что эти самые потомки, жители севера, то есть мы, не имеют отношения к русским.

— Ах вот оно что, — удовлетворенно сказал Ольшевский. — Благодарю вас. Продолжайте, пожалуйста.

— Охотно, — откликнулся Вадим, отвечая улыбкой на светское благодушие Ольшевского. — Что представляет собой история Новгорода после порабощения его бандой разбойников и рабов из Киева, я расскажу сам. А Вячеслав Павлович меня поправит, если я буду неточен в каких-нибудь деталях. Итак…

Что-то я потерял нить, подумал Эдуард. Какие разбойники из Киева? Хрущев, что ли?

— В то время, как остальные страны севера приняли христианство более или менее стихийно, и, спешу заметить, добровольно вступили в союз с Римом, Новгород, будучи республикой, не имел возможности быстро последовать их примеру. Кроме того, чувствовалось давление с юга. Астрене откупались от киевской швали данью, формально швали подчинялись, но не желали принимать на себя дополнительное бремя константинопольской доктрины. Астрене собирались на вече, занимались ремеслами и торговлей, и поглядывали на соседей — шведов, с их свободой вероисповедания, и датчан, с их католичеством. И подумывали о католичестве, скрывая это от киевских феодалов. Об этом догадывались и в Константинополе, и в Киеве. И, конечно же, боялись, что Новгород — потенциальный северный форпост — отойдет Риму. И отбить его у Рима будет невозможно — за Новгородом встанут Швеция, Дания — и это еще полбеды, но встанет также Священная Римская Империя, с ее немецкими полчищами. И с благословения Византии Киев решился на полномасштабное вторжение. Как красноречиво только что поведал нам Вячеслав Павлович, астрене не были близки русским ни этнически, ни лингвистически — не были тогда, не близки и сейчас. Вторжение было ничем иным, как карательной экспедицией в чужую страну, а ярость недавних рабов по отношению к недавним господам — дело известное. Огнем и мечом — не крестили Новгород, но преподали Новгороду урок. С этого момента Киев насильственно насаждает в Новгороде свои порядки. До этого посадник киевский сидел в детинце и носу в город не казал. После усмирения — на всех улицах стояла киевская охрана. Насильно вводился в Новгороде русский язык. Насильно крестили в греческую веру. Рушили демократические традиции астрен. Геноцид, принудительная ассимиляция — вот что нес Киев Новгороду. Что было дальше — известно всем, но в русских школах потомки оккупантов учат нас, что это русский свободолюбивый дух поднимал новгородцев на восстания раз за разом, столетие за столетием. На самом деле русские никогда не были сводолюбивыми. А астрене были таковыми всегда, и есть сейчас. Восстания подавляются — самим Владимиром, затем его сыном Ярославом, затем всеми последующими киевскими посадниками. Позднее, татары захватывают Киевскую Русь.

Марианна хотела возразить, но побоялась.

— Воспользовавшись моментом, — продолжал Вадим, — Новгород пытается выгнать киевлян. Предлагают помощь крестоносцы. Но князь Александр Невский с русской дружиной, пополненной татарами, которых в Новгороде до того не видели, а так же незначительным контингентом лояльных к нему новгородцев, оттесняет крестоносцев — и карает непокорный город и весь регион.

— Позвольте, — возразил Кудрявцев, — как это никогда не видели…

— Не сейчас, Вячеслав Павлович. Киев терпим к татарам, но нетерпим к астренам. Киев хиреет, теряет свой статус международного центра, и русские объединяются вокруг новой столицы — Москвы. Московская верхушка смешивается с татарскими князьями. Слабеют татары, крепнет Московия. И вот Москва свободна от татарских налогов. Астрене, решив воспользоваться моментом, и боясь, что теперь Москва за них возьмется, объявляют независимость. Правитель московский, Иван Четвертый, тут же предпринимает невиданную карательную экспедицию, жжет Новгород, убивает половину населения региона, снова устанавливает дикие феодально-рабские порядки. Впоследствии, Новгород еще несколько раз пытается объявить хотя бы автономию. Ему отказывают, и его наказывают. Соседняя Эстония отстраивается, а Новгород продолжает стоять деревянный — Московия не любит самодеятельности. С развитием кораблестроения астрене устремляют взгляды на исторические свои земли, имеющие выход к морю, но очередной московский правитель, упреждая их, заставляет население работать на себя, и строит там — сначала крепость, а затем и столицу, боясь, что если астрене вдруг укрепятся в устье Невы без его участия, их поддержат шведы. При этом идет непрерывная переписка истории, и через сто лет после строительства новой столицы русский поэт напишет лживое «где прежде финский рыболов, печальный пасынок природы, бросал в неведомые воды свой ветхий невод» — детей новгородцев заставляют учить это наизусть вот уже больше века. Но Петербург парадоксальным образом присоединяется к Новгороду. Все-таки основное население Петербурга — те же потомки астрен. Из всех городов России Петербург — самый неуемный, самый буйствующий, больше всех глядящий на север и на запад, склонный к католицизму. Астрене Петербурга не знают, что они астрене, но кровь их кипит, они инстинктивно противятся славянскому гнету. Этим в свое время воспользовались большевики, и почти сразу же после того, как свободолюбие астрен сослужило им службу, перенесли столицу снова в Москву. И именно Петербург все годы существования Советской Власти постоянно навлекал на себя гнев Москвы. Астрены — свободный народ. Москали — рабы. Тысячелетний конфликт не прекращается до сих пор. Но сегодня, в век свободы информации, мы чувствуем себя достаточно уверенно, чтобы заявить — мы свободны. Нефтяной и экологический кризис сотрясет Россию — мы не желаем страдать вместе с ней, у нас достаточно своих забот.

Он выдержал долгую паузу, а затем сказал совсем другим, мягким, вкрадчивым голосом, глядя на Ольшевского:

— Остается узнать, с кем сегодня Петербург — с нами или с Москвой. Впрочем, это вы скажете не мне, а Трувору Демичеву. В семь вечера. А до семи вечера, — обратился он ко всем, — прошу никого из вас из гостиницы не выходить.

— Хороший вестибюль, господин Чехов? — спросил сквозь зубы, рассматривая бесполезный сотовый телефон, Ольшевский.

— Хороший, господин Ольшевский.

Имелось в виду, что записывающих устройств нет.

— Нет связи, — задумчиво сказал Ольшевский. — Никакой. Ни с кем. Нет, я всегда знал, что Демичев сволочь. Но такого даже я не ожидал. Каюсь. Какой ширины река с восточной стороны?

— Метров четыреста-пятьсот. У стрелки шире.

— Да… Впрочем, всё он, конечно, подлец, предусмотрел. И стоят там везде его снайперы. Скотина.

— Вы уверены, господин Ольшевский?

— Вы что же, господин Чехов, подвергаете сомнению слова командира?

— Нет, но… Как-то оно… Стрельба на поражение, военная акция…

— Да какое там поражение. Чье поражение. Любит молодежь книжные фразы. Чеканные. Надо же — «стрельба на поражение». Вы не сержант армейский, господин Чехов. Ампулами стреляют. Долбанут в вас такой ампулой, потом будешь неделю боком ходить, а в голове игра. Это если снайпер умелый. А если нет — может и в глаз ампулой засветить, будете потом всю жизнь с повязкой, как пират. Не догадались вы, господин Чехов, взять этого Вадима вовремя.

— Как это?

— Очень просто. Прыгнул через стойку, руки ему назад, и всё.

— Вы сидели там же и не отдали мне приказ, господин Ольшевский.

— Приказ, господин Чехов, надо чувствовать, а не слышать.

— А сами-то что ж через стойку не прыгнули?

— Господин Чехов, мне прыгать через стойку не к лицу. Я не в том чине. Генералы через стойку не прыгают, и президенты тоже. Представьте себе — весь Генштаб будет через стойки прыгать, как стадо попрыгунчиков каких-нибудь. Прыг, прыг. Сраму не оберешься.

— Ну, хорошо, вот допустим повязал бы я Вадима, а дальше?

— Дальше мы бы сели в то, на чем Вадим сюда прибыл, и вместе с ним уехали бы к ближайшей связи. Впрочем, вы правы, господин Чехов, наверняка Демичев предусмотрел и этот вариант. В общем, устроил он нам цирк, наш друг Демичев, и сообщить об этом цирке наверх шанса нам не дал — пока что, во всяком случае. А потом будет поздно, наверное. Заварил кашу. А вы еще бабу свою сюда приволокли, и любовника ее. Чтобы совсем смешно было.

— Позвольте задать вам откровенный вопрос, господин Ольшевский.

— Задавайте.

— Что теперь будет?

Ольшевский засмеялся.

— Этот вопрос мучает человечество уже далеко не первое тысячелетие, господин Чехов, и точного ответа на него я вам дать не могу, несмотря на всестороннюю подготовку. Возможны варианты.

— Хотелось бы… в общих чертах…

— В общих чертах Новгород и Псков могут вдруг выделиться в отдельное суверенное государство, совершенно блядское по сути и гангстерское по структуре.

— Почему же непременно гангстерское?

— Потому что все государства так или иначе — гангстерские. К власти приходят либо сами гангстеры, либо их потомки. Помню были выборы в Америке, когда я там в резидентах числился, и кто-то из книжных червей не поленился, покопался в архивах, и нашел, что один из кандидатов в президенты — прямой потомок Ивана Грозного и косвенный — Генриха Восьмого Английского. Впрочем, это не важно. Поскольку есть и второй вариант — это когда Новгород и Псков не выделяются в отдельное государство, а остаются в составе Российской Федерации, где им и положено быть, несмотря на авантюрные теории Демичева и его клики.

— А теория эта… э…

— Вы хотите спросить, господин Чехов, является ли теория, изложенная Вадимом, правомочной. Что ж. Все теории так или иначе правомочны. Мне больше импонирует другая теория.

— Какая, господин Ольшевский?

— По которой не то Россия часть Китая, не то Китай часть России, Батый — чистокровный русак, в крайнем случае грузин, Иерусалим находится под Витебском, а Константинополь — пригород Тулы. Ну и, конечно же, со времен Римской Империи прошло всего ничего, и Вещий Олег был мушкетер. Или флибустьер, не помню. Что-то я нынче говорю много. Это, наверное, от восхищения авантюрой Демичева. Идите в бар, господин Чехов, там вас заждались. А я поднимусь пожалуй к себе в номер на полчаса.

— Э…

— У меня там полевая рация под матрацем. На полигоне нашел, от немцев осталась, от Первой Мировой. Либо свяжусь с Питером, либо буду слушать радио «Свобода». Зачем этот гад пригласил попа? Историков — понимаю. Негра — понимаю. Но попа-то зачем? Забавник какой.

— Но как же это, как же! Мне на лекции нужно! — воскликнула Марианна. — У меня там лекции. Студенты ждут.

— Радуются, что вас нет, — зло бросил Кудрявцев.

— Ты, Славка, хам. Вот подожди, вот вернемся, я добьюсь, чтобы тебя поперли! Я им всё расскажу про твои игры с мафией.

— Кому это вы собираетесь это рассказывать?

— Декану!

— Декан — брат главного мафиозо города. Вообще-то, Марианна Евдокимовна, вы мне так остопиздили за последние два года, это не передать. Достали меня покруче, чем студентов.

— Хамье! Придержи язык! Мафиозник!

— Что прикажете делать, Марианна Евдокимовна, коли городом правит мафия.

— Это тебе так хочется думать. Вот мы разберемся, какая там мафия. В прошлом году Решку посадили, и всех остальных тоже посадят.

— Чего разбираться. Всем известно, что Новгород — самый мафиозный город России. Сколько ни сажай. Посадили — значит недоплатил кому-то в администрации. Вы, Марианна Евдокимовна, такая сволочь, каких поискать.

— Да тише вы! — прикрикнула на них Амалия. — Разорались оба…

— Ты заткнись, армянская рожа! — взвизгнула Марианна. — Развелось вас повсюду, хачи чернявые! Сталина на вас нет!

— Хотите, я сделаю так, чтобы вы вдруг исчезли? — осведомилась Амалия.

— Вот только попробуй подойти!

— А мне не нужно подходить. Мигну — и нету вас.

— Но-но! Иллюзионистка, подумаешь! Где это видано! В пентхаузе ее поселили, суку!.. Не смей на меня таращиться! Не смей! Славка, скажи ей! Где этот Вадим, чтоб ему провалиться!

В соседнем помещении раздался выстрел. Историки вскочили на ноги. Амалия обернулась. Аделина вжалась в кресло, Стенька привстал, священник обернулся и нахмурился, долговязый негр отложил журнал. Ольшевский и Эдуард вошли быстрым шагом из вестибюля.

— Это вон там, — сказала Марианна, показывая пальцем.

— Зал для частных банкетов, — объяснил вбежавший из подсобного помещения бармен, глядя озабоченно на дверь в банкетный зал.

— Он застрелился, — пораженно сказал Кудрявцев.

— Понял, что предал свою страну, и застрелился, — понизив голос сказала Марианна.

Ольшевский шагнул к двери в банкетный зал и потрогал ручку. Оказалось — заперто.

— Вадим? — позвал он. — Вадим! Хмм. Господин Чехов…

Эдуард подошел. Ольшевский отступил в сторону, и Эдуард ударом ноги выбил замок.

В банкетном зале никого не оказалось. Эдуард быстро прошел по периметру, заглянул за стойку и под столы, распахнул двери обоих туалетов.

— Пусто, — сказал он.

— Что случилось, друзья мои? — раздался голос Вадима.

Все обернулись. Вадим вошел в бар из вестибюля.

— Кто-то стрелял! — истерично сообщила Марианна.

— Это кондиционер, — объяснил Вадим. — Недавно вылетели пробки в банкетном зале, и один умник поставил жучок. Короткое замыкание.

Неожиданно заработал висящий над баром телевизор. Синий дотоле экран засветился яркими красками — показывали какое-то московское шоу, вопросы, ответы, развевающиеся прозрачные ткани на стенах и на женщинах, прожекторы, усатые участники, улыбающиеся зрители и зрительницы, многие в очках.

Амалия поднялась к себе. Матроны куда-то исчезли, оставив детей у бассейна. Дети уже не резвились, но мрачно поплескивались в бассейне, слонялись, вытирали сопли, и дрались. Очевидно, они хотели есть. Все они уставились на Амалию — с недоверием и надеждой. Амалия зашла к себе в номер и подняла трубку. Регистраторша откликнулась.

— Куриные ножки в хозяйстве у вас есть? — спросила Амалия.

— Найдем, — заверила ее регистраторша.

— Штук двадцать принесите. Также нужны пряники. И мороженое. И сок какой-нибудь. Яблочный, что ли.

Через десять минут Амалия, сидя в джинсах и футболке на шезлонге, кормила детей куриными ножками, время от времени пригубливая вино из пластмассового стакана. Посиневшие от воды, дети смолотили все, что им принесли, почти моментально. Амалия повела их к себе в номер, и вскоре они уснули, прикорнув где попало. Каждого и каждую Амалия укрыла одеялом — одеял в шкафу оказалось не меряно. Где ж матери пропадают, думала она. Я им не нянька. Может, кто-то им рассказал про сауну, и они теперь в сауне парятся? Коровы.