"Энтони Берджесс. Заводной апельсин. {журнальный вариант}" - читать интересную книгу автора

именинники. Это был их Великий день, и они с удовольствием разыгрывали из
себя радушных хозяев.
Когда меня ввели, д-р Бродский (который скорее походил на
преуспевающего дельца) широко раскинул толстенькие ручки и радостно
произнес:
-- А вот, джентельмены, и сам объект наших исследований. Так сказать,
продукт нашего упорного труда,-- Он положил мне руку на плечо и пояснил,
словно гид в кунсткамере: -- Как видите, он бодр, здоров, откормлен. Мы
пригласили его сюда сразу после нормального 9-часового сна и обильного
завтрака без какой-либо предварительной медикаментозной обработки или
гипнотического воздействия. Завтра мы с уверенностью возвращаем его в
огромный мир, полностью гарантируя его добропорядочность и доброжелательство
по отношению к другим. За две недели мы смогли добиться того, чего обычная
тюрьма не смогла добиться за два года, да и вряд ли бы добилась за все
четырнадцать лет его срока. Ну, да хватит слов. Лучше всего говорят дела.
Итак, к делу. Сейчас вы сами во всем убедитесь. Свет!
Свет в зале погас, и я обалдело стоял в луче прожектора на фоне экрана.
Вдруг луч второго прожектора выхватил из темноты неизвестно откуда
появившуюся фигуру какого-то здорового мужика, которого я раньше никогда не
видел. У него было мясистое усатое лицо и редкие, как бы приклеенные к
лысому черепу волосюнчики. На вид ему было лет тридцать-сорок-пятьдесят.
Хрен его знает. Одним словом -- старый. Он нахально подошел ко мне,
сопровождаемый лучом прожектора, и нагло так заявил:
-- Привет, навозная куча. Что это от тебя так несет? Ты что, моешься
только по праздникам?
Я чуть не поперхнулся от возмущения, так как мылся как раз накануне, а
этот гомик, пританцовывая, подошел ко мне и больно наступил мне сначала на
левую, потом на правую ногу. Затем, ни с того ни с сего, засунул большой
палец мне в нос, так что у меня слезы брызнули из глаз. Продолжая
издеваться, этот подонок ухватил меня за ухо и принялся крутить его, как
телефонный диск. Публика в зале потешалась, наблюдая эту сцену. Вашему же
покорному слуге было не до смеха. Мои нос и ухо горели, и я вежливо так
спросил:
-- Зачем ты издеваешься надо мной, брат? Ведь я не сделал тебе ничего
плохого. И вообще вижу тебя впервые...
-- Ах это...-- противно захихикал мужик.-- Я делаю это (два его вонючих
пальца вонзились в мой бедный нос) просто потому, что (больно потянул мое
многострадальное ухо) терпеть не могу недоносков вроде тебя... Ну, попробуй
что-нибудь мне сделать. Попробуй, ты, трусливый шакалик.
Мне страстно захотелось вмазать ему по хохотальнику или раздвинуть ему
наглую улыбку бритвой от уха до уха. В то же время я сознавал, что сделать
это нужно молниеносно, пока не накатила привитая мне тошнотворная волна. Но
едва я сунул руку в карман, предвкушая то наслаждение, с которым я полосну
его по горлу, как в памяти всплыла ужасная картина из показанного мне фильма
-- с кровью, стонами, вытекающим глазом,-- и начался страшный приступ боли и
отчаяния. Чтобы прекратить его, я принялся лихорадочно шарить по карманам в
поисках чего-нибудь, чем можно бы было ублажить этого наглеца:
сигарет, или денег, или еще чего... Но мои карманы были пусты. В них не
было ничего, кроме бритвы, и я смиренно вытащил ее и протянул этому
страшному, смеющемуся мэну, униженно умоляя: