"Николай Булгаков. Я иду гулять " - читать интересную книгу автора

"Коля!" - и он высовывался из-за стоящих между рамами бутылок молока (еще не
было холодильников).
Тогда из соседнего окна на меня кричал Нинкин отец, чтобы я не кричал.
Но Коля уже делал мне дугу рукой, чтобы я шел, и я бежал к нему.
Самое неприятное, нужно было идти через огромную кухню всей этой
квартиры, где я, долго вытирая ноги, сделав тихое лицо, говорил никому:
"Здрасите..." - и ко мне бессодержательно поворачивались обязательно
находившиеся здесь как минимум человек пять, поднимавшие головы над
конфорками бесконечных газовых плит или сидевшие на бесконечных табуретках
этой кухни.
Несколько лучше было идти "уже по коридору", в котором стояли корыта и
санки у дверей. Но жил еще постоянно сердитый милиционер с широким лицом
(который как-то раз потом продал моим отцу с матерью елку к Новому году, и я
уже тоже, как ни странно, мог его не особенно бояться). Он всегда ходил в
форме. Но даже, когда снимал, этого все равно как-то не чувствовалось. Его
комната была последняя в коридоре. А напротив нее была Колькина...
Я входил в нее наконец - и вот тут уже была сама приветливость. Здесь
был особенный запах. И мне улыбались его родители: Колькин отец и Колькина
мать. Я помню их улыбки. Они улыбались мне очень хорошо. Они были глухонемые
и, не говоря ничего, улыбались. Они, понятно, не имели никакого отношения ко
всей квартире. Все их связи были через Колю. Это были очень хорошие,
необыкновенно добрые, на редкость добрые люди. Они, наверное, никогда никому
не делали никакого зла. Старались делать нам с Колей что-то приятное. Отец
шутил, как-то играл с нами. (И помню: конечно, как ругал Колю за что-то
сердито. Нельзя не помнить: в детстве на это всегда очень обращаешь
внимание, весь затихаешь и грустнеешь, останавливаешь свою жизнь - когда
взрослые сердятся.)
Они были обыкновенные люди, приходили с работы, отец читал "Известия",
мать что-то готовила на кухне. Я научился разговаривать с родителями Коли -
шепотом, ясно делая губами каждое слово. И для меня это не было уже странно.
Мне было с ними легче разговаривать, чем с кем-нибудь еще в квартире. Я был
как будто брат Коли: по крайней мере, его родителей совершенно не удивляло,
что я целыми днями у них торчу. И я пропадал у Коли бесконечно.
А тут еще однажды... Его родители привезли коробку: телевизор "Рекорд".
Вот это да! У нас дома его, конечно, еще не было. А они купили. Понятно:
ведь как они могли еще развлекаться? Они смотрели без звука и понимали по
губам, что говорят.
...Скоро будет детская передача, мы с Колей мчимся по его выщербленной
лестнице с железными (без деревяшек уже) перилами как угорелые. Если Коля
впереди, он говорит от радости: "Кто вперед, тот получит пулемет!" А если
я - то: "Кто вперед, того кошка обдерет!" И наоборот. (Он притащил эти
слова, наверное, из детского сада.)
Телевизор, конечно, имел значение. Но Коля вообще был хороший малый. Он
был чистый человек - я это видел. Он был мне друг. А я - ему. Это было для
нас очень важно - мы даже следили за собой и друг за другом в этом плане. И
если я, например, провалился бы в дыру крыши старого гаража (!!!) - а это
было вполне вероятным делом, тем более зимой: мы там лазили и съезжали с нее
в сугроб, - то в этом случае Коля не убежал бы, конечно. Он и я иначе
презирали бы его. Потому что это ведь было очень, очень страшно, неимоверно
страшно: гараж заперт, вылезти невозможно, придется звать злых хозяев с