"Михаил Булгаков. Тайному другу" - читать интересную книгу автора

Все это было мило, но вот в чем дело. Открою здесь еще один секрет:
сочинение фельетона в строк семьдесят пять - сто занимало у меня, включая
сюда и курение и посвистывание, от 18 до 22 минут. Переписка его на машинке,
включая сюда и хихиканье с машинисткой, - 8 минут. Словом, в полчаса все
заканчивалось. Я подписывал фельетон или каким-нибудь глупым псевдонимом,
или иногда зачем-то своей фамилией и нес его или к Июлю, или к другому
помощнику редактора, который носил редко встречающуюся фамилию Навзикат.
Этот Навзикат был истинной чумой моей в течение лет трех. Выяснился
Навзикат к концу третьих суток. Во-первых, он был неумен. Во-вторых, груб.
В-третьих - заносчив. С беспартийными сотрудниками, подчиненными ему, держал
себя вызывающе, оскорблял их подозрительностью. В газетном деле ничего не
понимал. Так что почему его назначили на столь ответственный пост,
недоумеваю.
Навзикат начинал вертеть фельетон в руках и прежде всего искал в нем
какой-нибудь преступной мысли по адресу самого советского строя. Убедившись,
что явного вреда нет, он начинал давать советы и исправлять фельетон.
В эти минуты я нервничал, курил, испытывал желание ударить его
пепельницей по голове.
Испортив по возможности фельетон, Навзикат ставил на нем пометку: "В
набор", и день для меня заканчивался. Далее весь свой мозг я направлял на
одну идею, как сбежать. Дело в том, что Июль лелеял такую схему в голове:
все сотрудники, в том числе и фельетонисты, приходят минута в минуту утром и
сидят до самого конца в редакции, стараясь дать государству как можно более.
При малейших уклонениях от этого честный Июль начинал худеть и истощаться.
Я же лелеял одну мысль, как бы удрать из редакции домой, в комнату,
которую я ненавидел всею душой, но где лежала груда листов. По сути дела,
мне совершенно незачем было оставаться в редакции. И вот происходил убой
времени. Я, зеленея от скуки, начал таскаться из отдела в отдел, болтать с
сотрудниками, выслушивать анекдоты, накуриваться до отупения.
Наконец, убив часа два, я исчезал.
Таким образом, мой друг, я зажил тройной жизнью. Одна в газете. День.
Льет дождь. Скучно. Навзикат. Июль. Уходишь, в голове гудит и пусто.
Вторая жизнь. Днем после газеты я плелся в московское отделение
редакции "Сочельника". Эта вторая жизнь мне нравилась больше первой. Там я
мог несколько развернуть свои мысли.
Нужно Вам сказать, что, живя второю жизнью, я сочинил нечто листа на
четыре приблизительно печатных. Повесть? Да нет, это была не повесть, а так
что-то такое вроде мемуаров.
Отрывок из этого произведения искусства мне удалось напечатать в
литературном приложении к "Сочельнику". Второй отрывок мне весьма удачно
пришлось продать одному владельцу частного гастрономического магазина. Он
пылал страстью к литературе и для того, чтобы иметь возможность напечатать
свою новеллу под названием "Злодей", выпустил целый альманах. Там была,
стало быть, новелла лавочника, рассказ Джека Лондона, рассказы советских
писателей и отрывок Вашего слуги. Авторам он заплатил. Часть деньгами, часть
шпротами. Следует отметить, что я впервые столкнулся здесь с цензурой. У
всех было все благополучно, а у меня цензура выкинула несколько фраз. Когда
эти фразы вывалились, произведение приобрело загадочный и бессмысленный
характер, и, вне всяких сомнений, более контрреволюционный. Дальше заело.