"Михаил Булгаков. Сорок сороков." - читать интересную книгу автора

оборванные артиллеристы с бантами на груди вгоняли снаряд в орудие. Взмах
руки, орудие вздрагивало, и облако дыма отлетало от него.
На Тверской звенели трамваи, и мостовая была извороченной грудой
кубиков. Горели жаровни. Москву чинили и днем и ночью.
Это был душный июль 1922 года.



ПАНОРАМА ЧЕТВЕРТАЯ: СЕЙЧАС

Иногда кажется, что Больших театров в Москве два. Один такой: в
сумерки на нем загорается огненная надпись. В кронштейнах вырастают красные
флаги. След от сорванного орла на фронтоне бледнеет. Зеленая квадрига
чернеет, очертания ее расплываются в сумерках. Она становится мрачной.
Сквер пустеет. Цепями протягиваются непреклонные фигуры в тулупах поверх
шинелей, в шлемах, с винтовками с примкнутыми штыками. В переулках на конях
сидят всадники в черных шлемах. Окна светятся. В Большом идет съезд.
Другой такой: в излюбленный час театральной музы, в семь с половиной,
нет сияющей звезды, нет флагов, нет длинной цепи часовых у сквера. Большой
стоит громадой, как стоял десятки лет. Между колоннами желто-тускловатые
пятна света. Приветливые театральные огни. Черные фигуры текут к колоннам.
Часа через два внутри полутемного зала в ярусах громоздятся головы. В ложах
на темном фоне ряды светлых треугольников и ромбов от раздвинутых завес. На
сукне волны света, и волной катится в грохоте меди и раскатах хора триумф
Радамеса. В антрактах, в свете, золотым и красным сияет Театр и кажется
таким же нарядным, как раньше.
В антракте золото-красный зал шелестит. В ложах бенуара причесанные
парикмахером женские головы. Штатские сидят, заложив ножку на ножку, и, как
загипнотизированные, смотрят на кончики своих лакированных ботинок (я тоже
купил себе лакированные). Чин антрактового действа нарушает только одна
нэпманша. Перегнувшись через барьеры ложи бельэтажа, она взволнованно
кричит через весь партер, сложив руки рупором:
- Дора! Пробирайся сюда! Митя и Соня у нас в ложе!
Днем стоит Большой театр желтый и грузный, облупившийся, потертый.
Трамваи огибают Малый, идут к нему. Мюр и Мерилиз, лишь чуть начнет
темнеть, показывает в огромных стеклах ряды желтых огней. На крыше его
вырос круглый щит с буквами: "Государственный универсальный магазин". В
центре щита лампа загорается вечером. Над Незлобинским театром две огненные
строчки то гаснут, то вспыхивают: "Сегодня банкноты 251". В Столешниковом
на экране корявые строчки: "Почему мы советуем покупать ботинки только
в...". На Страстной площади на крыше экран - объявления то цветные, то
черные вспыхивают и погасают. Там же, но на другом углу, купол вспыхнет,
потом потемнеет, вспыхнет и потемнеет "Реклама".
Все больше и больше этих зыбких цветных огней на Тверской, Мясницкой,
на Арбате, Петровке. Москва заливается огнями с каждым днем все сильней. В
окнах магазинов всю ночь не гаснут дежурные лампы, а в некоторых почему-то
освещение a giorno [яркое (фр.)]. До полуночи торгуют гастрономические
магазины МПО.
Москва спит теперь, и ночью не гася всех огненных глаз.
С утра вспыхивает гудками, звонками, разбрасывает по тротуарам волны