"Чарльз Буковски. Сборник рассказов" - читать интересную книгу автора

роки, обитатели трущоб и паршивых лос-анжелесских баров, - и именно их
он чествует в своей поэзии. Из той же самой среды - печальные герои и
героини его прозы, в целой принимавшейся критиками литературного ис-
тэблишмента более серьезно, нежели стихи. Да и сам он - или "широкий,
но не высокий человек", каким его описывал в 1974 году Роберт Веннерс-
тен, "одетый в клетчатую рубашку и джинсы, туго подтянутые под пивное
брюхо, длинные темные волосы зачесаны назад, с проволочной бородой и
усами, запятнанными сединой", или "проседающий, сломленный, тающий
старик, очевидно, на грани нервного срыва", каким его увидел Хью Фокс.
Но каким бы он ни представал своим гостям, в нем всегда присутствовала
эта абсолютная ясность ума, этот контроль разума, а также - настолько
покоряющее добродушие, мужество и шедрость, что Дональд Ньюлав из
"Вилледж Войса" не мог не назвать его "единственным действительно лю-
бимым поэтом подполья, о котором я слышал".
Его первый роман "Почтамт" (Post Office, 1971), слегка переработан-
ный отчет о годах тупой пахоты на лос-анжелесской почте, с его урловы-
ми надзирателями, тоскливыми и занудными горожанами, киром по-черному,
легкодоступным сексом и блистательными побегами на ипподром, обозрева-
телем газеты "Литературное Приложение Таймс" был назван "мужественной
и жизнеутверждающей книгой, поистине меланхоличной, но и конвульсивно
смешной... цепочкой анекдотов неудачника". Тем не менее, по его сло-
вам, "ей не хватало связок, которые могли бы сделать книгу чем-то
большим, нежели суммой составляющих ее частей". Этот типично "высоко-
лобый" подход к оценке произведения, опасливо отказывающий ему в праве
быть таким, каково оно есть, если написано честно и мужественно, не
учитывает "сверхзадачи" автора - просто рассказать о почтовом бытии
Чинаски день за днем. И каждая глава, будучи сама по себе эпизодом це-
лого, зависит от остальных, складываясь в мозаику, скрепленную тем,
что далеко не словами выражается. Наверное, именно эта атмосфера не-
досказанности, что от презрения к рутине повседневного существования,
и объединяет, среди прочего, читателей Буковски на всех континентах,
как некий "подруб".
Уже в "Почтамте" становится ясно, что Чинаски/Буковски - предельный
одиночка. У Бука эта тема всплывает постоянно: человеческие отношения
в силу неизбежно конфликтующих стремлений, желаний и эго никогда не
срабатывают. Чинаски даже не сокрушается по поводу этой неизбежности -
он ее принимает.Он - экзистенциалист в высшей степени: "Мы сидели и
пили в темноте, курили сигареты, а когда засыпали, ни я на нее ноги не
складывал, ни она на меня. Мы спали, не прикасаясь. Нас обоих ограби-
ли." И мы чувствуем, что за этим неистощимым стоицизмом - Хэнк, кото-
рого где-то по пути эмоционально "ограбили" самого.
Эта сага "непростого человеческого счастья" продолжается в "Трудо-
вой Книжке" (Factotum, 1976), где впервые после ранних рассказов воз-
никает "второе я" Чарльза Буковски - Генри Чинаски, предстающий, по
словам критика Ричарда Элмана, "с первых же фраз романа решительным,
но глубоко удрученным карьеристом паршивых случайных заработков и пе-
репихонов на одну ночь на задворках наших великих американских горо-
дов". Ничтоже сумняшеся, Элман счел это "чувственное, трогательное и
развлекающее повествование", избавленное от маннеризмов "большой лите-
ратуры" и разного рода самореклам большим прогрессом по сравнению с