"Юрий Буйда. Кенигсберг" - читать интересную книгу автора

стола, и мы расселись в кресла перед столиком у хладного телевизора, рядом с
которым - Вера Давыдовна: она ждала какого-то важного звонка, судя по тому,
как была напряжена. Мужчинам и Кате было разрешено закурить, Вера Давыдовна,
как я и предполагал, поинтересовалась происхождением странной моей фамилии.
Я рассказал о своем предке Грегорио Сартори, который был учеником великого
Вобана, в одной из книг благодарившего "благородного сына Милана" за помощь
и сочувствие: после королевской опалы за книгу "Королевская десятина"
незадачливый гений и публицист дорожил немногими оставшимися друзьями.
Впрочем, благородный Сартори вскоре перешел на службу к курфюрсту Восточной
Пруссии, где и встретился с Петром Великим, которому впоследствии служил
вместе с сыновьями-близнецами и отличился при взятии Нотебурга, а также под
Полтавой. За преданность и доблесть Сартори были пожалованы земли в
Виленской губернии. Один из вконец обрусевших Григорьевых-Сартори служил при
Екатерине Великой дипломатом и в Париже встречался с маркизом де Садом...
К слову о де Саде. Вера Давыдовна рассказала о свекрови, у которой
выросла Катя, - известной актрисе Ядвиге Цикутовне - шутка - Урусовой,
которая и в старости не снимала дома туфли на высоченных каблуках, курила
сигариллы и читала непристойные романы Генри Миллера и маркиза де Сада в
подлиннике.
Кстати о непристойностях. Я поведал историю о черной меланхолии,
охватившей меня однажды во время дежурства по общежитию. Все обязанности
дежурного сводились к проверке документов у незнакомцев, норовивших
проникнуть в гарем, где их, впрочем, с нетерпением ожидали хищные
девственницы. И еще - я отвечал на телефонные звонки. Меланхолия посетила
меня за полночь, когда усатая могучая старуха по прозвищу Державин уснула в
кресле, загородив своей тушей входную дверь. Шел дождь. По водосточным
трубам карабкались - мне хорошо было слышно - отчаянные гости девственниц, и
я взялся за телефон. Тупо набирал случайные номера и после обмена
приветствиями произносил одну и ту же фразу: "Вчера я забыл у вас свое
счастье. Не закатилось ли оно за диван в гостиной?" Каждый третий обещал
немедленно приступить к поискам счастья, если я подожду у телефона, - я ждал
полминуты и клал трубку на рычаг: мало ли что подразумевают люди под
счастьем. Гораздо понятнее - "закатилось под диван". Эта плоскостопая шутка
затянулась и уже надоела мне до чертиков, как вдруг, набрав очередную
случайную комбинацию цифр, я услышал в трубке: "Ленин слушает". Я опешил.
"Левин? - попытался уточнить я. - Яков Ароныч? Или Моисей Иваныч?" "Ленин, -
уточнил нетрезвый голос. - Который памятник. А меня зовут Василием
Никитичем". Слава Богу, человеку, выпивавшему на пару с бутылкой, хотелось
излить душу. Выяснилось, что в цоколе памятника Ленину на центральной
площади была устроена комната с туалетом и телефоном, включавшимся лишь
перед 7 ноября и 1 мая, когда на трибунах собиралось высокое начальство,
надзиравшее за прохождением праздничных демонстраций и военных парадов.
"Когда им надоедает стоять на трибуне, да еще если в холод, - расписывал мой
собеседник, - они спускаются сюда, якобы по нужде, а на самом деле - тяпнуть
коньячку или водочки: здесь накрывают на этот случай маленький столик с
закусками. А я дежурю по связи и на звонки должен отвечать паролем "связь".
Надоело. Замерз". Я мог лишь посочувствовать бедному памятнику...
Муж Кати вдруг спокойно сдал своего батюшку-гэбэшника, любимым
выраженьицем которого было: "При слове "коммунизм" моя рука тянется к
кобуре". "Ничего удивительного, - добавил Павел, прихлебывая виски. - Мы