"Янка(Иван Антонович) Брыль. Нижние Байдуны" - читать интересную книгу автора

больших и меньших, не заслониться было ни заборами, ни воротами.
Малых нас, мальчиков, в баню брали мамы, а то и старшие сестры. Теперь,
бывая в родной деревне не очень часто, молодежь я узнаю по родителям. Вон у
Алеси какая красавица выросла, ее последняя, вся в мать, как та когда-то
была. Мать уже сегодня прямо старуха, а я вспоминаю с волнующей грустецой,
как присматривался к ней. Сам еще сопляк, а она уже девушка. В бане глазел
на нее, когда Алеся выходила в пар из холодного предбанника, там раздевшись
и так близко открыв все свои тайны. Еще и улыбается или злится, что ли: "Ну,
уставился! Высматриваешь..."
Мамы, купая нас, смеялись: "Вот, закрывается, видишь! Что ты прячешь,
что там у тебя прятать? Я у тебя это видела прежде, чем ты сам".
И тогда, и потом, когда я уже был подростком, бабы, собравшись в нашей
хате с куделью, говорили про все свои беды и радости открыто, только изредка
переходя на шепот, который также в основном был понятен.
Ну а мужчины - те с самого нашего мальства образовывали нас, свою
смену, с полной свободой слова.
Как же мне теперь, здесь передать ее, ту свободу, хоть на какую-нибудь
половину?..
Кроющих на хате четверо. Слева от улицы Евхим Заяц. Дядька солидный,
молчаливый, известный на всю околицу плотник. Он крестный нашего Андрея,
моего на пять лет старшего брата. Андрей от крестного и перенял непростое
умельство стрехарства. Крайний справа от гумна - сектант-пятидесятник Брат
Арсений. А меж ним и Андреем - хохотун Костя Беляк, по прозванию Осечка или
"Дай я ахну".
Где-то там парни когда-то хотели кому-то "ахнуть" с высокой завалинки в
низкое оконце, и компанейский Костя попросился сделать это первым,
сославшись на горох с перловкой. Но не "ахнул" и, как недавний солдат, еще и
сказал: "Эх, осечка!" - приобретя таким образом два прозвища за один раз.
Было это давно, теперь уже Косте за сорок, а он все еще жених, все еще
говорит: "Поспеем! Наживемся!" Человек он веселый и добрый, в беде какой или
в нужде поможет первый.
Брат Арсений, иначе дядька Арсень Походня, в секту, что завелась в
соседней деревне Плёхово, пошел следом за своей Параской, плеховской бабой,
хищной до всего. Она и детей нарожала ему полную хату, одних девочек. Раньше
он мог и выпить, и побуянить, а теперь и сам притих, и другим проповедует,
как и где только можно.
И тут, на хате, тоже.
- В священном писании сказано ясно: бог есть любовь, - тянет он свою
думку, - и имеющий уши, чтоб слышать, да слышит.
Осечка хохочет. Вроде не очень естественно для него, будто нарочно так
звонко.
- Какая тут, хлопец, любовь на стрехе? - кричит он своим тонким
голосом. - Любовь у нас вечерком!
Даже в ладоши всплеснул, прежде чем еще раз захохотать.
И ладоши эти рассмешили Тимоха Ермолича, который только что подошел и
остановился около меня. Окучив картошку, Тимох отвел на пастьбу коня, а
самого домой не очень тянет. Хоть небольшая, а все ж компания.
- Любовник! - смеется он. - Ве-чер-ком... Если б тебе какая-нибудь хоть
в шутку пообещала, хоть в Хлюпичах, дак рысью попер бы туда, рук из карманов
не вынимая.