"Фрэнсис Брайан. Джим Хокинс и проклятье острова Сокровищ (продолжение романа Стивенсона) " - читать интересную книгу автора

настоятельные вопросы, ответов на которые я все еще не получил.
Размышления мои сводились к следующему: мне двадцать пять лет, и у меня
есть кое-какой жизненный опыт... но сейчас я чувствую себя еще более
озадаченным из-за этой женщины, чем при первой встрече с ней. И в еще
большей степени ее рабом: я все время гляжу, как она ходит, как сидит за
столом, как говорит. Я постоянно думаю о том, как подарю ей дивную,
свободную от тревог жизнь, в которой она станет моей спутницей и другом, а я
посвящу ей все свои дела и заботы.
Все это было для меня так ново и непривычно, так меня волновало, что,
будь я способен молиться, я думаю, что стал бы молить Всевышнего избавить
меня от обезумевшего человека, поселившегося в моем сердце. А может быть,
мне нужно последовать совету дяди и отделить мысли от чувств? Возможно, это
позволило бы внимательнее рассмотреть то, что мне о ней известно, и более
здраво судить об этом.
Глубоко погруженный в эти мысли, я стал осознавать один из важнейших
уроков моих юных лет. Что бы ни советовал дядюшка Амброуз, сердце не
обязательно становится подданным разума. Я обнаружил, что невозможно прийти
к одному определенному и четкому суждению о Грейс Ричардсон. И что я не могу
собраться с духом и задать ей свои настоятельные вопросы.
Шли дни, и настроение на корабле становилось все спокойнее и
умиротвореннее. С тех пор как подняли паруса, поведение маленького Луи стало
совершенно идеальным. Он больше не был таким необузданным, как в начале
нашего с ним знакомства. Теперь он больше наблюдал. Он по-прежнему бегал по
палубам и по-прежнему пристально следил, как быстро и ловко управляются с
парусами матросы, но он стал как будто более серьезен. Мать его тоже
выглядела помрачневшей; она стала реже появляться на палубе, часто
уединялась, как это бывало с ней в обществе моей матушки, в гостинице
"Адмирал Бенбоу".
Разговорчивый Джеффериз, всеобщий друг, тоже притих. Окруженный своими
ящичками и коробочками, он усердно раскладывал порошки, отмерял их и готовил
к употреблению. Дядюшка мой, что было ему вовсе не свойственно, часто
умолкал во время наших ежедневных прогулок по палубе. Когда, время от
времени, я встречал Бена Ганна, он тоже казался изменившимся. Он выглядел
как человек, оказавшийся поистине в своей стихии, который бывает доволен
лишь тогда, когда чувствует под ногами покачивание корабельной палубы. Но
мне он показался немного не в себе: он подергивал головой словно марионетка,
и его всегдашняя веселость была какой-то неуверенной.
Наблюдая такую перемену в настроениях моих спутников, я в один
прекрасный день понял, что, по мере того как мы приближались к цели, мы
перешли от состояния умиротворенности длительным морским путешествием к
предчувствию того, что должно произойти. Я представлял себе, что это
волнение охватило и весь экипаж корабля: офицеры и матросы казались еще
более сосредоточенными, чем раньше, а я даже не ожидал, что такое возможно.
Сам я тоже стал мрачным, как и все остальные. То ли это настроение
пришло ко мне от тех, кто меня окружал, то ли от моих собственных
воспоминаний о первом вояже, или было порождено естественным страхом,
предвкушением опасных обстоятельств, я не мог бы с уверенностью сказать. И
тем не менее, каким бы унылым ни стало настроение на корабле, я не
переставал думать о том, как приятно плыть на судне, где нет мятежа. Эта
"Испаньола", в отличие от пораженного бунтом судна сквайра Трелони,