"Ханс Кристиан Браннер. Корабль" - читать интересную книгу автора

уверенностью предсказывает сделку с другим и третьим. Мать, судя по всему,
не желала вместе с ним пересчитывать его корабли, и, когда он, сидя за
столом, заводил о них речь, мать иногда резко обрывала его замечанием, что
лучше бы он не брал столько мяса. Отец поспешно перекладывал уже взятый
кусок обратно на блюдо, и на лице у него появлялось какое-то странное
выражение. Вообще лицо у него было большое, темное, все в глубоких морщинах
и складках, потому что он вечно гримасничал, а тут складки вдруг
становились глубже и словно обвисали, и в глазах, когда он клал мясо
обратно, вспыхивал испуг. Он больше не рассказывал про корабли, и все мы
какое-то время сидели молча, а моя старшая сестра прямо вся багровела, и
казалось, она вот-вот фыркнет. Но, конечно, не фыркала, она боялась матери.
Мало-помалу и мы трое пришли к выводу, что, когда отец, гримасничая, с
торжественным видом рассказывает про свои корабли или когда мать вдруг
скажет что-нибудь такое, от чего отец того и гляди расплачется, это очень
смешно. Мы не понимали, что обидного в ее словах, но однажды он встал из-за
стола и ушел в другую комнату; его тарелка с вилкой и с едой так и осталась
на столе, а вот салфетку он зажал в руке, и мы представляли себе, как он
там сидит, прижимая салфетку к глазам. Мать продолжала есть как ни в чем не
бывало, но мы четверо только потому и удерживались от смеха, что избегали
глядеть друг на друга. Вот какой был у меня отец, на редкость мягкий и
несдержанный. Мы никогда не могли угадать, с чего он вдруг зальется слезами
или впадет в торжественный тон. Мог он также громко рассмеяться, когда мы
не находили ни малейшего повода для смеха, а мог и вспылить без всякой
видимой причины и задать нам взбучку. Он ни разу никого из нас не ударил
больно, но потом всякий раз так бурно раскаивался и сажал нас на колени,
что это было еще хуже, чем побои. Мы и смеялись над отцовскими кораблями,
гримасами, чувствительностью, и немного стыдились его.
Может, я зря говорю "мы", ведь это остальные смеялись или стыдились
всякий раз, когда он делал что-нибудь не так. Я был много их младше, я
почти ничего в этом не смыслил, я просто смеялся, когда смеялись они, я
просто соглашался с ними. А на деле я вел себя как двурушник, потому что в
глубине души восхищался отцом и его морской формой и любил слушать, как он
рассказывает про корабли. Просто я не смел в этом признаться. Когда трое
старших уходили в школу, я, чуть приоткрыв дверь, заглядывал в большую
угловую комнату, где он сидел над своими списками и таблицами. Мать
строго-настрого запретила мне так делать, но я все равно заглядывал, когда
ее не было дома, поскольку Давно уже смекнул, что отец не очень-то и занят.
Чаще он вовсе не работал, а сидел у окна со своей подзорной трубой или с
толстой книгой, где было нарисовано много всяких кораблей. И когда я,
бывало, немного постою так, прильнув глазом к дверной щели, он почти всегда
окликал Меня и сажал к себе на колени и показывал корабли, нарисованные в
книге, и объяснял их устройство, но я предпочитал сидеть вместе с ним у
окна, глядеть в подзорную трубу на гавань, и на море, и на корабли, которые
заходили в гавань и выходили из нее. Отец знал, какие это корабли, Даже
когда они были совсем далеко и в подзорную трубу казались совсем
крошечными, нередко он знал также, как они называются и из какой страны
прибыли. Я сидел у него на коленях и глядел снизу вверх на его большое,
темное лицо с глубокими морщинами, на глаза, прищуренные, чтобы лучше
видеть, на волосы с пробором посередине, так что они поднимались, словно
крылья, по обе стороны головы. Я слышал, как изливается на меня его голос,