"Ханс Кристиан Браннер. Власть денег (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

чтобы выветрился запах паленого, сдерживаемое крючком, оно легонько
похлопывало. Из столовой доносился голос сына. Может, он меня и разбудил. У
него очень звонкий, пронзительный и чистый голосок.
- Ну почему мне нельзя туда войти, мама? - спрашивал мальчик.
- Тс-с! - отвечала жена. - Потому что папа спит.
- А почему он спит днем, мама?
- Потому что он устал. Не шуми, дай ему выспаться.
Но, вероятно, мальчик понял, что на сей раз, если он ослушается, его не
накажут, а может, даже воспринял запрет матери как поощрение, ведь дети
чутки не столько к словам, сколько к тону, каким они произнесены. Дверь
тихонько открылась, и он, крадучись, пробрался в спальню. Я лежал на спине,
делая вид, что сплю, но чувствовал рядом с собой его горячее дыхание.
Мальчик весь дрожал от радостного возбуждения. Наконец он осторожно протянул
палец и пощекотал мне затылок. Я рывком повернулся к нему. Он засмеялся и
запрыгал в потемках. Смеялись его губы, зубы, волосы, все его существо, и я
видел, как в этом подпрыгивающем комочке смеха светятся плутовские глазенки.
И вот он уже умчался, и его голос победоносно звучит из кухни, хотя дверь
еще не успела захлопнуться за ним:
- Мама, мама, я разбудил папу!
Я продолжал лежать, улыбаясь, точно большая волна тепла прошла по моему
телу. Нечего киснуть, подумал я, живо под душ, под струю ледяной воды...
Но в этот миг из кухни пришла жена и спросила:
- Подать тебе обед в постель или выйдешь к столу?
В этих словах не было ничего особенного, но тон и вся ее поза... И я
понял ее так: "Я прекрасно знаю, что ты здоров. Ты просто слюнтяй и
притворяешься больным, потому что не можешь заработать денег. Ну как, будешь
продолжать эту жалкую комедию или уже образумился?" Я молча встал и, сунув
ноги в домашние туфли, накинул куртку поверх пижамы. Кажется, я вышел в
столовую нетвердой, страдальческой походкой, но я и в самом деле чувствовал
свинцовую тяжесть в голове и во всем теле. Мальчик стоял посреди столовой и,
увидев меня, опять засмеялся. Наверно, он смеялся, довольный тем, что у него
хватило духу разбудить меня, и еще потому, что увидел меня в пижаме, хотя до
ночи было еще далеко, а я никогда прежде не разгуливал днем в таком виде. А
может, его насмешило выражение моего лица. Но я подошел прямо к нему и
сказал: "Молчать", - и, видно, сказал очень тихо и злобно, потому что
мальчик втянул голову в плечи и обеими руками заслонил лицо. Должен
признаться, я почувствовал, что отвел душу. Трудно, конечно, поверить, что
самолюбие взрослого человека может быть уязвлено тем, что ребенок посмеялся
над ним, увидев его среди бела дня в пижаме, но иначе я не могу объяснить
свой внезапный гнев. С моим приходом в столовой воцарилось молчание, злое и
испуганное молчание. Я уселся в качалку и спрятал лицо за газетой.
На первой полосе писали о войне в Испании:


"...Многие женщины, дети и старики остались в городе,
надеясь, что победители их пощадят, но, едва только город был
взят, их всех согнали, как скот, на площадь и стали
расстреливать из пулеметов. Мы наблюдали эту сцену с вершины
горы, и нам казалось, что это какое-то видение Дантова ада.
Малолетние дети искали убежища под материнскими юбками, но это