"Паскаль Брюкнер. Похитители красоты" - читать интересную книгу автора

ровесника, переписывать классиков. В его задачу входило, во-первых,
сокращать толстые романы XIX века до оптимального объема в сто пятьдесят
печатных страниц - максимум, что в силах одолеть сегодняшний читатель.
Во-вторых, облегчить их, очистить от архаизмов, короче, перевести на
простой и доступный всем современный французский. Мой коллега уже
обработал таким образом "Братьев Карамазовых", "Войну и мир", а также
"Утраченные иллюзии", ухитрившись ужать их до размера брошюры. Бог весть
почему, этот специалист по купированию шедевров ополчился на Бальзака и
называя его не иначе как тупицей, который-де не по заслугам получил от
потомков похвальную грамоту. Он даже направил во Французскую академию
письмо с наглядными примерами и требованием исключить автора "Человеческой
комедии" из школьных учебников. На наших Совещаниях он тоже присутствовал,
так как собирался в скором времени приняться за Виктора Гюго и
"обстругать" его "Отверженных" и "Собор Парижской Богоматери". Можно было
не сомневаться, что и Гюго под взыскательным оком сего беспощадного судии
предстояло пополнить ряды незаслуженно причисленных к лику славы.
Итак, я засел за книги мэтра, чувствуя себя мухой на теле великана, и в
назначенный срок представил рукопись заказчику. Преподаватель литературы
придирчиво выверил каждую строчку, счел мой труд значительно уступающим
оригиналу и отыскал больше сотни ляпсусов. Я впал в типичный для такого
рода затей грех "ретроспективизма", перенеся в эпоху Гюго некоторые
изобретения и термины, появившиеся лишь в следующем столетии. Выплыви хоть
одна такая накладка, и все дело погибло бы. Я засел за переработку: внес
поправки, переделал некоторые эпизоды, изменил на свой лад концовку. Мой
финальный аккорд всем особенно понравился, и я был почти уверен, что этот
заказ не будет последним. Роман передали фальсификатору, чтобы тот
переписал его от руки и превратил в манускрипт прошлого века. Он состарил
бумагу, выдержав ее в сырости, чтобы покрыть цвелью, а текст написал
специальными чернилами и настоящим допотопным пером. Для пущего эффекта
подлинности сотня страниц была погрызена мышами. Наш "отделочник" имел
опыт в подобных делах: на его счету были десятки старинных пергаментов,
сфабрикованных с помощью некоего химика так ловко, что никто не заподозрил
в них фальшивки. Но кто-то на нас донес, и все рухнуло. Однажды утром,
выйдя из метро на площади Клиши, я увидел, что у нашего кафе стоит
полицейская машина. Чутье подсказало мне, что нас засекли. Я поспешил
смыться, несолоно хлебавши - остаток гонорара я должен был получить
наличными как раз в этот день - и от души надеясь, что в записной книжке
издателя нет моей фамилии.
Несколько недель я отсиживался в своей каморке, выходил из дому только
затемно и с трепетом ожидал, что вот-вот за мной явятся люди в форме.
Вскоре я снова стал промышлять эпистолярным жанром. Я уже зная, что не
обладаю самобытной манерой письма, однако не оставил мысли стать
беллетристом, пополнить ряды тружеников пера, растущие день ото дня за
счет убывающей массы читателей. Как раз тогда один чудак предложил мне
привести в порядок его библиотеку и составить каталог богатейшего
собрания, насчитывавшего около пятидесяти тысяч книг. На его загородной
вилле в Нормандии библиотека занимала четыре громадных зала. Через месяц,
работая по восемь-десять часов в день, я не дошел еще даже до буквы Д. Я
тонул в океане прижизненных изданий, фолиантов всех форматов и всех веков.
Задача оказалась мне не по силам, к я сдался. Но этот краткий экскурс в