"Поппи Брайт. Изысканный труп" - читать интересную книгу автора

поиграть с ним немного. Но я не посмел. Как тщательно я ни изучал процедуру
вскрытия, я не имел понятия, сколько времени она должна занимать. Дверь была
заперта, однако рано или поздно кто-нибудь появится с ключом, и надо думать,
это будет скорей рано, чем поздно.
Впервые за пять лет в моем распоряжении прекрасный мертвый юноша, и я
никак не могу им воспользоваться.
Я оторвал от него взгляд, чтобы оглядеться. Мы были в маленькой
квадратной комнате, очевидно, в какой-то передней морга. Низкий бетонный
потолок, покрытые кафелем стены без окон. Жирный труп Драммона съежился у
ножек разделочного стола, а мы с молодым Уорнингом лежали, обнявшись, в углу
среди переплетенных темных резиновых шлангов, которые исчезали под
раковиной. Казалось, выход отсюда один - дверь.
Я был абсолютно голый и обливался кровью. Если работники клиники знали,
что меня привезли для вскрытия, то в их мозгу свежий отпечаток моего лица.
Все же придется набраться наглости и пройти мимо них. Мне думалось, что я
справлюсь; я фактически знал, что справлюсь. Конечно, иного выбора у меня-то
и не было.
Я надел резиновые перчатки, порылся на полках и в ящиках, нашел там
аптечку первой помощи, наложил себе на рану вату и перевязал сверху бинтом.
Кровь начала проступать сразу же, но я ничего не мог с этим поделать -
оставалось только радоваться, что она снова течет. Вытершись бумажными
полотенцами у раковины, я уверился, что не перешел грань необратимой смерти.
Лабораторный халат Драммона пропитался разной мерзкой жидкостью из
гноившихся тел. А Уорнинг повесил свой на крючок у двери и умер в зеленой
пижаме. Я благословил мальчика. Затем снял с него носки и туфли, примерил
одну из этих уродливых сандалий с резиновой подошвой. Она болталась на ноге,
но я подумал, что если зашнурую потуже и набью бумажными полотенцами, то не
свалится.
Кое-как я снял с Уорнинга его зеленую пижаму. В кармане брюк
обнаружился маленький кошелек с двумя купюрами по двадцать фунтов стерлингов
и мелочью, которые я взял себе. Кожа Уорнинга была гладкой, розовой, без
волоска, если не считать редких золотых завитков на ногах и внизу живота. Я
больше не чувствовал к нему влечения, он напоминал мне новорожденную крысу.
Такое случалось и с моими мальчиками. Бывало, приготовлю еще свежую
плоть к ночным утехам, но вместо того чтобы погрузиться в покорное тело,
вдруг теряю к нему всякий интерес. Чаще всего это происходило с юношами,
которые не оказали совсем никакого сопротивления.
Зеленая пижама ассистента оказалась, конечно, слишком широкой и
замаранной. Однако под чистым лабораторным халатом этого незаметно. В конце
концов, я же в клинике. Очки в золотой оправе валялись на полу,
перепачканные моими же пальцами, но неразбитые. Я протер их и надел, думая,
что все тотчас превратится в расплывчатое водянистое пятно. Однако зрение,
наоборот, стало острее, края вещей - более четкими. Представьте себе:
фарфорово-голубые изумленные зрачки этого здоровяка в точности с таким же
дефектом, как у меня!
Как ни странно, нормального зеркала в комнате не было. Кому захочется
смотреть на собственное лицо после того, как целый день разрезаешь груди и
черепа. Но некий тщеславный младший доктор (как я решил) повесил на гвоздь
над раковиной небольшое круглое зеркальце. Изучив свое отражение, я заметил,
насколько меня изменили очки, хотя кое-что еще можно было бы подправить.