"Поппи Брайт. Изысканный труп" - читать интересную книгу автора

горящий в камере свет - весь день, всю ночь, пока он не выжжет мне роговицу.
Тем лучше, казалось мне тогда, пялиться на руки, перепачканные в крови.
Помимо яркой лампочки и виноватых рук, у меня была железная кровать,
привинченная к стене и покрытая тонким бугристым матрасом, шаткий стол и
стул и горшок, чтобы мочиться. Я часто напоминал себе, что по крайней мере у
меня есть горшок, однако это не лучшее утешение, особенно холодным зимним
утром в Пейнсвике. И все это помещалось в каменной коробке площадью три с
половиной на четыре метра.
Интересно, много ли заключенных Ее Величества видели в дополнительных
полуметрах изощренную форму пытки. Когда на закованного в цепи Оскара
Уайльда натравливали собак во дворе тюрьмы, он отметил, что если таково ее
обращение с узниками, то она не имеет на них права. Если я слишком долго
глядел на эту стену, а смотреть было больше некуда, то у меня от
геометрического несоответствия начинали болеть глаза.
Целый год терзал меня этот квадрат с изъяном. Я представлял, как все
четыре стены движутся внутрь, срезая лишние полметра, и крошатся. Затем я
постепенно привык, что привело меня в уныние не менее ужасное, чем прежнее
раздражение. Мне никогда не нравилось свыкаться с вещами, тем более когда
меня лишали выбора.
Как только тюремщики поняли, что я не собираюсь доставлять кому-либо
хлопоты, мне выдали тетради и карандаши. Из камеры выпускали редко - для
физических упражнений в одиночестве и принятия душа. Однотипную разваренную
еду приносили молчаливые охранники с лицами как на Судном дне. Я не мог
никому причинить вреда своими карандашами, разве что проткнуть собственный
глаз. Однако я исписывал их так, что они становились слишком тупыми и даже
на это не годились.
За первый год я заполнил двадцать тетрадей, за второй - тридцать одну и
девятнадцать - за третий. В то время я невероятно близко подошел к
раскаянию. Словно предыдущие одиннадцать лет были сном, а теперь я проснулся
и не узнавал мир вокруг. Как смог я совершить двадцать три убийства? Что
меня заставило? Я пытался проникнуть в глубины своей души с помощью слова.
Проанализировал свое детство и семью (скучные, но без психологических
травм), сексуальную жизнь (неудавшуюся), карьеру в разных областях
государственной службы (лишенную каких-либо достижений, если не брать во
внимание количество увольнений за несоблюдение субординации).
Разделавшись с этими воспоминаниями и так ничего и не поняв, я перешел
к тому, что интересовало меня на данный момент. Пошли одни описания убийств
и половых актов с мертвыми юношами. Ко мне стали возвращаться мельчайшие
детали. Вот в мякоти бедра, словно в воске, остался отпечаток пальца. Вот
холодная струйка спермы вытекала из вялого пениса, когда я перекатывал его
языком.
Красной нитью через тюремные тетради проходило лишь всепоглощающее
одиночество без четкого начала и вообразимого конца. Но труп никогда не
оживал и не уходил.
Я вдруг понял, что воспоминания - мое спасение. Я больше не хотел
познать, почему совершил все эти вещи, мне не нужно было искоренять желание
повторить их. И я навсегда отложил тетради. Я не такой, как все, и точка. Я
всегда знал, что не такой; я не мог довольно идти по жизни, жуя ту жвачку,
что окажется у меня во рту, как делают окружающие. Мои мальчики отделяли
меня от толпы.