"Хорхе Луис Борхес, Адольфо Касарес. Две памятные фантазии" - читать интересную книгу автора

плантациях Альто-Редондо. На первом этаже стоял письменный стол, чтобы
пускать пыль в глаза клиентам, а внизу находился полуподвал. Я в те молодые
годы хотя и порицал свою беспокойную юность, отдал бы все черное золото
Пануко, чтобы передвинуть хотя бы один из тех крохотных столиков, которые
видел глаз по правую руку, но дон Алехандро Мейнонг запретил мне даже самое
ничтожное изменение в расположении мебели, заставляя считаться с тем, что он
слепой и по памяти двигается по дому. И вот того, кто никогда меня не видел,
я представляю сейчас как наяву: в очках, темных, словно две ночи, с
пастушьей бородкой, с кожей цвета хлебного мякиша, выдающегося роста. Я то и
дело повторял ему: "Вы, дон Алехандро, легки на подъем, как сухая солома". И
еще он носил бархатную шапочку и не снимал ее даже на ночь. Хорошо помню
одно его кольцо - настолько отполированное, что я брился, глядя на его
палец. Я предвосхищу ваши слова и первым скажу, что дон Алехандро был, как и
я, еще одним комком современного иммиграционного гумуса: прошло уже полвека,
как он выпил последнюю кружку пива на своей Herrengasse. В спальне-гостиной
он складировал кипы Библий на всех известных языках и был постоянным членом
сообщества прожектеров, которые искали подтверждение геологическим теориям в
редких хронологических зацепках, рассыпанных по Святому Писанию. В его
весьма немалый капитал эти безумцы уже вцепились зубами, и он любил
повторять, что его внучку Флору ожидает наследство более ценное, чем
червонное золото, - иными словами, любовь к библейской хронологии. Эта
наследница была болезненной девочкой, выглядевшей моложе своих девяти лет, с
таким взглядом, словно она различала вдали открытое море, светловолосая, с
характером кротким и мягким, словно дикий щавель, который кто только не
собирал на рассвете на обширных лугах по склонам Президентского холма.
Девочка, не имея друзей-сверстников, довольствовалась слушанием того, как в
редкие часы отдыха я напевал Национальный Гимн моей родины, подыгрывая себе
на бубне; но как говорят, чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало, и,
когда я возился с клиентами или меня сваливал сон, девочка Флора играла в
подвале в Путешествие к Центру Земли. Дедушке эти игры не нравились. Он
утверждал, что подвал таит опасность; ему, подобно курьеру, сновавшему по
всему дому, достаточно было спуститься в темноту подвала, чтобы сказать, что
вещи передвинули и он заблудился. Для недалекого ума эти жалобы были не чем
иным, как верхом сумасбродства, потому что даже кот Бантик знал, что подвал
не содержит никаких сюрпризов, кроме уложенного в штабеля листового
голландского табака и ненужной утвари, оставшейся от экс-аукциониста Товаров
Широкого Потребления Е. К. Т., который снимал помещение до моего дона
Алехандро. Раз я упомянул Бантика, напрасно упорствовать и скрывать, что
этот кот разделял общую нелюбовь к подвалу, поскольку из тех ста раз, что он
спускался туда по лестнице, двести он давал деру, словно его пришпоривала
нечистая сила. Такие резкие движения кастрированного, и потому спокойного,
котищи должны были бы вызвать у меня пусть самую легкую, но тревогу, но я
всегда иду по прямой, словно магнит, хотя лучше всего в той непонятной
ситуации было бы побороть свое упрямство. Потом, когда я это понял, было уже
поздно, и похоже, что моя ошибка стала причиной большого несчастья.
Крестный путь, от рассказа о котором вам не убежать, будь вы хоть на
пяти колесах, начался в один из тех моментов, когда дон Алехандро чуть ли не
сам готов был влезть в кожаный чемодан из-за непреодолимого желания ехать в
Ла-Плату. Еще один лицемер заехал за ним, и он отправился при полном параде
на конгресс библиоманов в киносалон "Дардо Роча". Остановившись в дверях, он