"Хорхе Луис Борхес, Адольфо Касарес. Образцовое убийство " - читать интересную книгу автора

себе, посчитал ее плодом работы всеми уважаемой пишущей машинки "Зеннекен".
Но вот юношу уже не держат ноги, потому что он обнаруживает в себе
отсутствие величайшей из писательских драгоценностей, а именно - глубокой
своеобычности. Впрочем, кто рано встает - тому Бог подает: год спустя,
дожидаясь своей очереди в приемной Монтенегро, он был облагодетельствован
судьбой, подкинувшей ему в руки экземпляр полезной, весьма умной книжки -
"Беллетризованой биографии доктора Рамона С. Кастильо". Открыв томик на
странице 135, он тотчас же, не потратив ни секунды на поиски, наткнулся на
следующие строки (которые, разумеется, не замедлил переписать себе в блокнот
химическим карандашом): "Генерал Кортес говорил, что пытался донести слово о
новейших военных исследованиях, ведущихся в стране, до гражданского
интеллигентного элемента, с той целью, чтобы некоторые проблемы, связанные с
данными исследованиями, которые в наше время перестали относиться лишь к
узкопрофессиональной области знаний, стали бы общедоступными темами,
знакомыми широкой публике". Прочесть этот образец изящной словесности и
мгновенно вырваться из цепких объятий наваждения... лишь затем, чтобы тотчас
же окунуться в другое, каковым стал Рауль Риганти - человек-торпеда. Не
успели часы на рынке Сентраль-де-Фрутос пробить час жаркого из ливера
по-испански, наш ragazzo* уже мысленно набросал - в общих чертах - первый
черновик другой биографии: биографии генерала Рамиреса. Разумеется, он не
замедлил дописать потом свой опус, но при правке корректуры лоб его покрылся
бисером холодного пота: было абсолютно ясно (и тому было представлено
неопровержимое свидетельство - листы печатного текста), что сей образец
полиграфии начисто лишен какой бы то ни было оригинальности и более всего
походил на кальку, снятую с вышеупомянутой страницы 135. Тем не менее наш
автор не дал фимиаму благожелательной и конструктивной критики вскружить
себе голову; заявив себе (черт его побери!), что современный мир живет под
знаком яркого, неординарного личностного начала, он в следующей же своей
писульке меняет тунику Несса-биографа** на сапоги Симона-прозаика,*** что
более соответствует запросам сегодняшнего читателя; характернейшим образцом
такой прозы можно считать один из абзацев "Принца, убившего дракона"
Альфредо Дуау. Проснитесь, сони, ибо сейчас я продемонстрирую вам всю
сладость подобного стиля: "Ожившему, вибрирующему созданию экрана я, без
сомнения, посвятил бы эту маленькую историю, рожденную и выросшую в самом
центре нашей столицы, - историю любви, историю душещипательную и
трогательную. Ее перипетии так глубоки и неожиданны - точь-в-точь как в том
прекрасном фильме". И не стройте себе иллюзий относительно того, что наш
автор сам ободрал себе ногти, откапывая этот драгоценный слиток. Нет, он был
пожертвован ему одной светлой, увенчанной множеством почестей головой нашей
литературы - Вирхилием Гильермоне, который отложил этот стиль в дальний
ящик, оставив его себе так, на всякий случай - для личного пользования, но
уже не нуждался в нем абсолютно, ибо к тому времени пополнил ряды братства
бардов, что собралось вокруг Гонго.**** Полнейшая чушь! Этот крохотный абзац
стал настоящим камнем преткновения, одним из тех пейзажей, перед которыми
художник рвет холст и выбрасывает краски. Наш юнец плакал горючими слезами,
пытаясь перенести совершенство, отличающее данный образец, в повестушку о
неутомимом господине Бруно Де Губернатисе. Но наш дон Кангрехо пошел еще
дальше: эта повесть вышла похожей куда больше на доклад по теме "Памятник
Негру Фалучо" и позволила войти в число членов общества "Мулаты Бальванеры",
включая награждение Большой почетной премией Академии исторических наук.