"Брэд Брекк. Кошмар: моментальные снимки " - читать интересную книгу автора

распорядиться своей жизнью. Это мое конституционное право : жизнь, свобода и
гонка за несчастьями в ритме белого танца...
- Что с тобой будет?
- Я скажу, что будет : если повезет, влюблюсь в Монтане в какую-нибудь
скво, женюсь на ней, буду жить в старой избушке с земляным полом, в которой
буду прятаться от дождей и грызунов, а когда стану старым, как ты, может
быть, напишу, какая это была замечательная жизнь.
Было девять утра, я кончил укладываться; августовское солнце уже
припекало траву и плавило асфальт. Когда я был готов, вышла попрощаться
мама.
Я обнял обоих и пообещал написать, когда устроюсь. Отец, несмотря на
свои речи, сунул мне десять долларов в карман рубашки.
- На всякий случай...
- Спасибо, папа!
Я сдал задом на дорогу, посигналил и помчался стрелой по
Моньюмент-Авеню на своем 'Рамблере' 61-го года. В зеркало заднего вида я
видел, как они стояли с грустными глазами на обочине, махали руками и
улыбались. Я тоже помахал, посигналил, свернул на юг, на Хью-Стрит, и
растворился на шоссе. Через час я уже мчался на запад по трассе ? Ай-80.
Я опустил стекла и включил приемник на полную мощь. Я намеревался
прекратить роман с Шарлоттой и думал, что как только пересеку мутную
Миссисипи и попаду в Айову, сразу стану свободным и память о ней сотрется.
Казалось, что, торопясь за солнцем, летящему по летнему небу и слушая
дорожную песню зимних покрышек, я буду счастлив. Я был свободен, наконец-то
свободен, и думал, что больше ни разу не вспомню о ней.
Но я ошибся.
Я все-таки думал о ней.
Я только о ней и мог думать. Шарлотта была красавицей-девственницей,
такой, каких берут в жены, но внутренний голос говорил мне, что женитьба
была бы роковой ошибкой, что я не готов, что у меня еще масса дел и что
существует огромный мир, который надо посмотреть, прежде чем осесть.
И говоря 'да' одной девушке и одному образу жизни, разве не говорю я в
то же время 'нет' десяти тысячам других девушек и других жизней, не прожитых
мною?
Вот я несусь со скоростью семьдесят миль в час, и летний ветер обдувает
меня. Сквозь рев мотора слышу хор кузнечиков. Настраиваю приемник на волну
радиостанции Чикаго и слышу, как Одетта поет 'Джон Генри' : ее голос - это
смесь кленового сиропа и виски, особенно когда она берет высокие ноты.
Дорожная разметка пунктиром проносится под левыми колесами машины, словно
огонь зенитной артиллерии.
Я околдован звуками прямой, как стрела, дороги и, не глядя,
настраиваюсь на станцию из Айовы. Хэнк Уильямс поет 'Так одиноко, что я
плачу'.
Грустная, тягучая песня. Хэнк знает об этом; его голос придает песне
траурное звучание, и от этого мне еще печальнее. Его вопли об одиночестве
звучат в унисон с осколками моей жизни, и миля за милей пролетает мимо
Средний Запад, скучный и однообразный.
Волны горячего воздуха поднимаются впереди над полотном шоссе.
Постепенно приемник перестает принимать станцию, и уже не слышно
душераздирающих жалоб Хэнка.