"Джон Бойн. Похититель вечности" - читать интересную книгу автора

тому, что со мною случилось, ибо моим девизом давно уже было: "зачем
искушать судьбу?". К тому же я ничуть не похож на этих вымышленных
персонажей-долгожителей, что молят о смерти - избавительнице от плена вечной
жизни; нескончаемые стенания и причитания "не-мертвых" тоже не для меня.
Вообще-то я совершенно счастлив. Я веду деятельную жизнь. Вношу свой вклад в
тот мир, где живу. И, возможно, жизнь моя вовсе не будет длится вечно. То,
что я прожил 256 лет, вовсе не означает, что я доживу до 257-и. Хотя
подозреваю, что доживу.
Но я забегаю вперед больше чем на два с половиной столетия, так что
позвольте вернуться к моему отчиму Филиппу, который пережил мою бедную
матушку ненадолго и лишь потому, что однажды вечером избил ее так, что она
свалилась на пол и больше уже не встала: изо рта и левого уха у нее текла
кровь. Мне тогда исполнилось пятнадцать. Проследив, чтобы ей устроили
приличные похороны, а Филиппа за это преступление арестовали и казнили, я
вместе с малышом Тома в поисках счастья покинул Париж.
И вот так я, пятнадцатилетний мальчик, что путешествовал из Кале в Дувр
со своим сводным братом, встретил Доминик Совэ, мою первую истинную любовь,
девушку, с которой не сравнится ни одна из моих последующих девятнадцати жен
и девятисот любовниц.

Глава 2 ВСТРЕЧА С ДОМИНИК

Не раз доводилось мне слышать утверждение, будто человек никогда не
забывает свою первую любовь - благодаря одной лишь новизне эмоций память о
ней навсегда сохраняется в глубине любого сердца, кроме самых
ожесточившихся. Это вполне естественно для обычного человека, у которого за
всю жизнь было, возможно, с дюжину любовниц и одна, от силы две жены, однако
несколько сложнее для того, кто прожил так долго, как я. Признаться, я уже
успел забыть имена и облик сотен женщин, связями с которыми когда-то
наслаждался, и в лучшем случае могу припомнить четырнадцать или пятнадцать
из своих жен, но Доминик запечатлелась в моей памяти, как символ того, что
мое детство осталось позади и началась новая жизнь.
Судно, шедшее из Кале в Дувр, было переполненным и грязным - и никакой
возможности укрыться от застарелого зловония мочи, пота и дохлой рыбы. Но я
радовался уже тому, что несколькими днями ранее своими глазами увидел казнь
отчима. Укрывшись в небольшой толпе, я отчаянно желал, чтобы в тот миг,
когда голова его опустится на плаху, он посмотрел в мою сторону, - и он
действительно меня заметил; в тот краткий миг, когда взгляды наши
встретились, я испугался, что от страха он не узнает меня. Хотя по спине у
меня бежали мурашки, я был доволен, что он сейчас умрет. И на все
последующие века запомнил я, как топор опустился на его шею, - стремительное
падение лезвия, вздох толпы, к которому примешались одобрительные возгласы,
и то, как шумно блевал какой-то парень. Помню, лет в 115 мне довелось
услышать, как Чарлз Диккенс читает выдержки из своего романа, в котором
описывалась сцена гильотинирования, и я не выдержал и ушел: столь гнетущими
были воспоминания о том дне, веком раньше, столь ужасна была память об
отчиме, улыбнувшемся мне за секунду до смерти, хотя и гильотину-то ввели
только во времена Революции, лет на тридцать позже. Я помню, каким холодным
взглядом пригвоздил меня прославленный романист, быть может, решив, что я
осуждаю его произведение или нахожу его скучным, что было никак не возможно.