"Ирина Боур, Александр Пересвет. Слезы Рублевки " - читать интересную книгу автора

больше кича, нежели романтики. - Помыться надо - в баню сходишь. Или - на
кухне. В раковине. Не графья. А здесь атмосфера должна быть такой, чтобы
мысль была не о чистоте... Далеко не о чистоте', - многозначительно добавлял
он.
Витька...
Настя вновь потянулась за 'Бейлизом'. А вот стакан она поставила явно
неудачно. Сверкнув розовым и белым, он, задетый толстым брюхом бутылки,
полетел вниз.
Настя молча посмотрела на осколки. Упади он прямо на ворсистый коврик,
ничего, наверное, и не было бы. Но стакан по пути налетел на кафельный
выступ и разбрызгался внизу на десятки темных и светлых искорок.
Теперь будешь вылезать - поранишься...
Витька...
Она задумчиво протянула руку к самому большому осколку. Часть донышка и
часть бока. Бок острый. Словно обнажил клык...
А ведь завтра может и не быть никакого боя, пришла вдруг в голову
отстраненная мысль. В этом мерцающем пятнышке на границе реальности может
все и остаться. Ни дальнейших мыслей, ни будущих слов, ни необходимых
действий.
Ни боли.
Именно сейчас, когда сегодняшнее кажется уже немножко ненастоящим, как
будто уже и не бывшим... Сейчас, когда звенящее, режущее, пилящее завтра еще
не пришло. Сейчас, когда нет ничего... и сделать так, чтобы не было ничего.
Чтобы навсегда осталось это 'сейчас'...
Она с каким-то даже восторгом это себе представила. В розовой воде, в
розовой пене розовым дымом раскручивается кровь... Дым этот одновременно
набухает и расползается, делая воду все розовее и розовее. И им обеим хорошо
и тепло - Анастасии и воде. И они обнимают друг друга. И проникают друг в
друга, и растворяются друг в друге. И вокруг тихо и тепло, и так будет
всегда...
Анастасия подняла левую руку и поднесла осколок к запястью...

2.

Она не помнила, как вернулась домой.
Точнее, сознание фиксировало что происходило. Но это происходящее
прокручивалось в мозгу, словно плохой фильм, не оставляя ни следа, ни
памяти.
Прошло мимо, как к ее машине бежали азартные и злые гаишники. И как их
азарт и злость сменились на растерянность, когда в злостном нарушителе,
только что мчавшемся по Кутузовскому, не обращая внимания на скорость и
знаки, они обнаружили воющую от отчаяния, почти невменяемую женщину. У
которой бесполезно что-то выяснять, с которой невозможно разговаривать,
ругаться. Потому что она не реагирует ни на вопросы, ни на команды, ни на
окрики. И лишь подвывает на одной режущей сердце ноте: 'Он бросил меня... Он
бросил меня...'
Мимо прошло, как ее выводили из машины, пересаживали на заднее сиденье
милицейского автомобиля, как у нее проверяли документы, что-то спрашивали,
чем-то интересовались, искали что-то в сумочке...
Она не замечала, как кто-то из милицейских сочувственно обращался к