"Ален Боске. Русская мать " - читать интересную книгу автора

будущий год поступить на романское отделение филфака Брюссельского
университета. Год буду заниматься с преподавателем латынью и греческим,
вкалывать как следует. Да, я понимаю, это требует дополнительных средств. Но
призвание мое не в том, к чему меня готовили. Так неужели губить свою жизнь?
Двадцати минут убеждений хватило. Отец, ни осудив, ни одобрив,
согласился: не захотел даже предостеречь от мальчишеской горячности. Он был
великолепен, хотя малость вял. Я тут же еще нажал, объявил, что нуждаюсь в
уединении, должен жить отдельно, и лучше всего - найти жилье возле
университета, скромный угол трудов и вдохновения. Отец внимательно выслушал
и сказал, что тридцать лет назад он тоже ездил по европейским университетам
в поисках свободы, по крайней мере, внутренней. Не успел я обрадоваться, как
он добавил, что его собственный отец был богат, а он сам - нет. Ложка дегтя
в бочку меда: в новой моей жизни будет, значит, мало удовольствий.
Благодарить, сказал отец, его не за что, живи теперь своим умом.
Для тебя наше решение стало трагедией. Решили - тебя не спросили,
поставили сразу перед фактом, на душу твою наплевали, устроили заговор,
чтобы разлучить мать с сыном, и не взяли тебя в посредницы, советчицы,
устроительницы, рабыни в конце концов. Ты мне, стало быть, не нужна, а
благоверный твой пошел у меня на поводу. А я, разумеется, без шантажа не
обошелся, даже не дал отцу двадцать четыре часа на размышление или хоть на
совет с тобой. Ты осталась у разбитого корыта; униженная и оскорбленная;
старуха прежде времени. Я утешал тебя как мог, клялся, что буду приходить
через день, кстати, и университет в двух шагах от дома. Но, увы, как ни
старался, не утешил. Ты отменила ближайшие чаи с Мельцихой, вернула билеты
на концерты, стала клясть Леклерка с Лифшицем: дескать, это чертовы выродки,
я пляшу под их дудку и готов на любой бунт. Припомнила таких же негодяев
Сталина с Гитлером. Объявила, что отец - тряпка и работа ему важней, чем
святая святых - семья. Хозяйство ты запустила вовсе. Отец, в поисках
собственного покоя, отправил тебя на три недели подлечиться в Виши, хотя
подлечивать было нечего. Так что подлечила ты не здоровье, а злость:
вернулась сухой, трезвой, безжалостной. Думала: мы с отцом одним миром
мазаны. Отец - предатель, перебежал тебе дорогу, твою любовь у сыночки
отнял, а свою всучил. И я тоже хорош: изменник, излил душу не ей, а ему, и
за это нате вам, пожалуйста, живи, деточка, где хочешь, да разве ребенок
может жить один?
Прежде ты произносила целые речи, а теперь как води в рот набрала, даже
не читала свою газету. Сидела и молчала, демонстрируя полную безучастность,
давала понять, как оскорблена. Но я не изверг и милостив к павшим. Позвал
тебя в Суаньи прогуляться по лесу, предложил съездить вдвоем к морю зимой: в
Кок или, хочешь, в Остенде. Даже не пошел на пирушку к приятелям, чтобы
просто молча посидеть с тобой. Но ты мне - ни ответа, ни привета.
Показывала, что обижена смертельно. Я чуть было не пошел на попятный. Прав
Лифшиц: все мамаши - хищные твари. Месяц холода и молчания и я готов был
сдаться. Откуда, стало быть, ушел, туда и пришел. То есть снова я - самый
простой обыватель, не в силах оборвать корни, хотя искренний,
непосредственный, живой и в общем-то вспыльчивый как ты, то есть тоже жертва
всяких разных горьких правд. Твое ледяное молчание поначалу сбило меня с
толку, как-то одурило, одурманило.
С Мари-Жанн Фло я познакомился на танцах. Слоу я танцевал старательно,
а танго с душой. В полутемном для пущего интима зале было человек