"Ален Боске. Русская мать " - читать интересную книгу автора

Господу Богу, словно ждущими явления Его, вход на мост с того света три
доллара двадцать пять центов, с рекой и свирепыми чайками, перерезающими
белые и голубые лучи тысячевольтовых рекламных щитов.
Я остановился в гостинице "Астор" в центре Таймс-сквера. Как хорошо
было бродить в нью-йоркской толпе. Она казалась мне безалаберней и вольней
европейской, особенно в манере одеваться и говорить. Слова грубы и свежи и
сразу к делу: есть, работать, платить, спать. Я сливался с миром, то ли
бессознательным, то ли сознававшим, что не может слишком много, а мне это
было не важно, здесь я любил все и вся, а в Европе пришлось бы выбирать,
одобрив одних и осудив других. Я лопал гамбургеры и сандвичи с копченой
колбасой. Покупал свободные яркие тряпки, в них легко дышалось после всех
армейских удавок. Утешался причудливыми розовыми и лазоревыми зданиями после
обгорелых берлинских и прирейнских руин. Сходил в Гарлем, в "Савой" на Дюка
Эллингтона, обитавшего в музыкальной стихии гордым гибким тигром. Побывал в
"Райансе" на Расселле, свистящем, как змея, и тонком, как лиана-скороспелка.
В кабаре "Сэсайети Даунтаун" послушал Фэтса Уоллера с шикарными
зубами-клавишами и клавишами-зубами, по которым скакали пальцы-сардельки.
Однажды, слегка под мухой, я сидел на 133-й улице у лиловой кудрявоглазой
мулатки и долго-долго ласкал ее. Я ведь тоже против расизма, я за кожу и
рожу, за экстаз и за оргазм. На другое утро, проголодавшись духовно, я
побежал в Музей современного искусства, посмотрел на "Гернику", но она не
насытила меня, а вызвала раздраженье и ненависть. Зато "Уснувшая цыганка"
Таможенника Руссо пришлась мне очень по вкусу, подпитав мою новорожденную,
робкую поэтическую горячку.
Теперь, окрепнув на приятных видениях и ощущениях, я был готов к тебе.
Ты бросилась мне в объятья, я расчувствовался и не смог гармонию поверить
алгеброй. Я тоже бросился навстречу. Отец растрогался - впервые в жизни. Ты
ахала и охала на все лады - и радость выражала, и надеялась междометиями
остановить прекрасное мгновенье. Количество превосходных степеней в твоей
речи подошло к критической массе. Атмосфера рая царила в твоих двух
комнатах, отпечатавшись на диване, шкафах, лампе, ковре, картинах. Вдобавок
всюду анемоны, пирожные, золотые ленточки, побрякушки, словно сегодня, с
опозданием в двадцать лет, день рождения ребенка, которого в мечтах, с тоски
по нему, превратили в ангела. Мы говорили и говорили, но рассказы не
становились четкой картиной. Ты сказала - мирная жизнь все излечит, и
спросила, не скрываю ль, что ранен, болен или психически чем-нибудь угнетен?
Я сказал - нет, что ты, просто я уже не мальчик, не тот сытый голубок, что
нехотя клюет крупку судьбы.
Америке ты пропела дифирамбы: ты тут, говорила, не в ссылке, у тебя
есть друзья, они тебе совершенно заменили твоих европейских знакомых, а в
Европе только и знают, что убивать и убиваться. Пока меня не было, ты
выучила английский и даже доучила французский. На лице у тебя появились
морщины, ты стала - пожилой дамой. Отец говорил мало. Я, однако, чувствовал,
что он готов к мужскому разговору со мной, на какой не пошел бы еще
несколько лет назад. Дела ваши не процветают, но много ли вам, людям
порядочным, надо? Было бы здоровье. С вопросами ты не приставала. На ужин
подала мои любимые блюда: овощной суп с эстрагоном, баклажанную икру,
чесночный сыр и брусничный компот без сахара. Потом обмерила меня в талии,
сказала, что я не потолстел, и распечатала пакета три-четыре с очень
шоколадными и очень канареечными рубашками, толстенными носками и галстуками