"Ален Боске. Русская мать " - читать интересную книгу автора

расцветки, я бы сказал - на любителя. Из благодарности я не смотрел дареному
коню в зубы, говорил спасибо, обнимал и в конце концов и впрямь обрадовался
подарку.
Пошлая радость встречи меня целиком и полностью удовлетворила, и о
бегстве я не помышлял, по крайней мере, дня три-четыре. Рассказывал о своих
военных подвигах охотно, утаил разве что самую малость, так что, с моих
слов, выходило: мои военные пути-дороги были усеяны розами. Ты, правда,
ткнула меня в мои же письма, вымаранные английской и американской цензурой,
но я легко нашелся: наверно, говорю, впал в лирику и слишком живописал
места, где был, мог, значит, выдать местонахождение своей части в Англии,
Нормандии, Германии. Ты на меня посмотрела молча и долго. Дескать, не делай
из меня дуру, ну, да уж ладно, все хорошо, что хорошо кончается, и кто
старое помянет, тому глаз вон. Ты как бы отреклась от важной части моего
прошлого, и я махнул рукой - не стал подменять тебе его ничем. Проехали, и
ладно.
Отец в наших разговорах не участвовал, самое большее - вставлял пару
слов. Возрастная дистанция между ним и мной уменьшилась; лет через
десять-пятнадцать отец будет почтенным старцем, мы сблизимся вполне, и даже
больше, чем он ждал. А пока усилий от меня не требовалось: твое бесконечное,
безграничное счастье покрывало все. Но о будущем поговорить все же пришлось.
Отец любил свою работу. Заочная купля - продажа марок стала его вторым
призванием. Он убивал тут двух зайцев, получая и заработок, и удовольствие.
Так что с ним, мол, все в порядке, и у меня впереди - лет пять-шесть моих, а
там как Бог даст. Отцов намек на милость Божью меня слегка огорчил, но я,
желая быть на высоте, не спорил. Не буду разрушать в эти несколько дней
образ идеального сына. Идеал, конечно, создал не я, а твоя бурная
материнская любовь. Я лишь пожинал плоды. Уезжая в Берлин, я обещал тебе
вернуться как только смогу: деньги теперь будут, а корабли дальнего плавания
меж континентов ходят все быстрее. А ты на прощание, как ни странно, больше
не приставала, не убеждала, что в Штатах мне будет спокойней и лучше. Итак,
впереди прекрасная работа. Сочетала она, как два в одном, интриги и
дипломатию, что вполне в то время соответствовало моему характеру. Тебе
обещал - вернусь, а себе обещал - ни за что! Так что до 1949 года в Нью-Йорк
я не вернулся. Нет уж, мирная жизнь - не значит жизнь у тебя под крылышком.

Нормандия, июнь 1944

Немцы отошли было от холма на четыре-пять километров, теперь вернулись.
Минометы и гаубицы дырявят голубизну. Воздух слегка сотрясается, отзываясь у
меня в животе. Я равнодушен и в то же время изумлен, услышав крик командира:
- Жгите бумаги!
Что тут думать? Щелкаю затвором. Все суета сует, от пошлого моря с
клочьями грязной пены до палатки, где генштабовское начальство разложилось с
писаниной. Был я солдатом, стал бумажной душонкой. Воюешь ли - атакуя в
подвале лондонского магазина, как дивизиями, флажочками и галочками на
настенной карте? Стрельба все ближе. Запах гари мне тьфу. Даже приятно жечь
секретные документы, в которых почти все знаешь наизусть. В тридцати метрах,
за тощей дюной, скоро подкрепление с моря. Больше всего меня злит паника.
Капитан Битти, в языке, как все оксфордцы, эстет и аккуратист, вдруг
сорвался: