"Ален Боске. Русская мать " - читать интересную книгу автора

Преображенке, где одесситы твоей детской поры останавливаются почесать язык
и отведать пирожка, кто - стоя, кто - за круглым столиком акажу в кафе
Фанкони. Нет, не Брюссель, а Кнокке-Хейст, и ты, все еще красавица в свои
сорок, разве что малость толстушка, говоришь мне - не заходи в море далеко,
волны сегодня опасные, поплавай пять минут, и хватит, вода холодная,
семнадцать градусов; вы болтаете втроем с Розочкой Ром и Мельцихой и
смотрите вслед усатому румыну-пианисту, у него сегодня концерт в
"Мемлинг-отеле": это ж не музыка, а не знаю что, и туше у него как у
взломщика сейфов, но Боже ж ты мой, какой мужчина! Нет, не Кнокке, а
Нью-Йорк, ну наконец-то встретились, ты разглядываешь фриковскую коллекцию,
здоровье у тебя ни к черту, настроение иногда ничего, а так тоже поганое,
делать нечего, сплошные пустые мечты, мечтаешь, мечтаешь - все один пшик! На
старости лет полюбила живопись, и ну скорей смотреть-изучать, в голове каша,
Веронезе с Тулуз-Лотреком, Брака с Брейгелем, Делакруа с Веласкесом
сравниваешь и умствуешь, и я покатываюсь со смеху, когда ты заявляешь:
- Не люблю Моне. У меня такое впечатление, что этот тип желает меня
утопить.
Нет, ты в Лонг-Биче, на гнилых досточках пляжной дорожки. Плачешь на
радостях, потому что получила от меня письмо, откуда-то из Европы, с фронта.
Пишу кратко, без подробностей. Но жив, Боже, какое счастье! И тут же
изменилась в лице: написано десять дней назад.
- Канадцы! Канадцы! - кричит Крессети.
Вылезаю из своей ямки. Смерть переносится на другое время.
- Без паники! - командует капитан Битти.
Слава Богу, перед спасителями мы не выглядим полными идиотами. Мы
знали, что вызволят нас канадцы. Все ведь было заранее обдумано и продумано
до мелочей. Чуть позже, ночью, мы решим так: начальство наше, как известно,
все может. Волшебной палочкой запросто творит чудеса. Значит, и полтонны
важнейших для ведения войны документов, сожженных только что, воскресит,
офениксит из пепла.
- Путь на Гранвиль свободен, - хрипит Этертон, прижимая платок к
красному пятну на груди, где легкое.

Париж, май 1976

Позавчера у тебя в номере в отеле "Аржансон", стоило мне смягчиться и
расчувствоваться, ты назвала меня тюремщиком. Ну, разумеется, я держу тебя в
этой тюрьме, где ты плачешь целыми днями. Я разлучил тебя с друзьями. Моя
жена Мария со мной заодно. Мы задумали посадить тебя под замок, лишить
самостоятельности и замучить неволей, и все под видом заботы о пожилом
человеке. Напрасно подзуживаешь. Я ответил спокойно, что ты не права, что
вольна ехать на все четыре стороны. Ты помолчала, потом сказала, что я
чересчур хитрый и всегда могу заговорить тебе зубы и ты только потом
понимаешь, что я тебя надул. Ты глянула в окно на деревья бульвара Османн.
Вздохнула: мол, Господи, подумать только, твой отец никогда не увидит эту
красоту! Смахнула две скупые слезинки: в восемьдесят восемь лет - сгорел,
несчастный, заживо, за что? В сотый раз говорю тебе, ты не виновата, и
нельзя поминутно угрызаться, свихнешься в конце концов. Вдруг ты сменила
гнев на милость. Так дикий зверь - то терзает врага, то ни с того ни с сего
бросает жертву и убегает в лес. Ты объявила, что только я один еще и