"Ален Боске. Русская мать " - читать интересную книгу автора

привязываю тебя к жизни. Просто, сыночка, ко всем этим переменам привыкнуть
невозможно, они таки сбивают с толку, вот и сболтнешь в сердцах лишнее. Я
улыбнулся выразительно: дескать, не будем об этом, я тоже тебя понимаю. Но
на миг мне почудилось, что ты приняла меня за отца: мы с ним рознимся
боевой, так сказать, славой, а в обычной жизни и мелких каждодневных делах -
деньгах, покупках, одежде и поездках - различий меньше, а то и вовсе нет. Ты
спохватилась, но с какой-то уже остывшей яростью... Когда я владел собой, ты
ненавидела меня тайком, а на словах даже нежничала, потому что боялась и
стыдилась невольных вспышек, с которыми, если дашь волю, не совладаешь.
Итак, спохватилась и сказала, что я мошенник и изменник. Я сдержался. Ты
поняла это по моим сомкнутым челюстям. Я резко взял твою руку, поцеловал,
как принято, и вышел, не сказав ни слова.
А вот вчера, наоборот, у нас с тобой была тишь да гладь, штиль после
бури. Я вошел к тебе в номер с белыми гвоздиками: шесть штук, говорю, всего
принес, они мне не нравятся, а другие искать было некогда. Ты любишь
внимание, хотя никогда не признаешься. Благодарно вздохнула и долго
восторженно ахала, когда я поставил гвоздики в вазу на камин перед зеркалом.
С кровати тебе кажется, что их не шесть, а двенадцать. Мы поболтали с тобой
о том о сем, чем заполнен твой теперешний мирок в двадцать квадратных
метров. На балкон слетелись голуби поклевать твоего им угощения. Нет, в кафе
на Сент-Огюстэн ты больше ни ногой, не нужен тебе их хваленый кофе: рыба у
них тухлятина, ты чуть не отравилась. Хозяйка отеля милейшая дама,
рассказала тебе про свой роман с мастером-багетчиком с бульвара Османн, но
он, видишь ли, женат, и жена такая стерва, им приходится встречаться тайком;
но, Боже ж мой, какие проблемы? - добавила ты, - в отеле туристы днем всегда
уходят смотреть свои лувры-шмувры, кровать всегда найдется. Потом спросила,
пойду ли я с тобой на следующей неделе к окулисту: прописанные тебе капли
тебе-де как мертвому припарки и, когда читаешь, на двадцатой странице глаза
уже устают. И сама же себе ответила, что другие в твоем возрасте уже совсем
слепые, а у тебя что-что, а глаза хоть куда. И поспала ты сегодня ничего,
только опять видела этот ужасный сон, как отец читает стихотворение Рильке в
каком-то незнакомом месте - ивы какие-то, ручей, скалы, а на холме молодежь
хлопает в ладоши, но аплодирует почему-то совсем не отцу, а к нему они стоят
спиной и смотрят, как встает луна. Тут ты остановилась и робко хихикнула.
Потом говоришь - и вдруг отец без головы, и сон почти как явь, и ты теперь
будешь мучиться целый месяц. И тут же сменила тему. Зачем, говоришь, мне
столько тряпок? Только шкаф занимают. Шубу ест моль, хорошо бы продать, если
есть покупатель, или подарить, не знаю кому, все такие неблагодарные и всем
некогда. Я посмотрел, что за лекарства у тебя на тумбочке у постели: дюжина
баночек, скляночек, коробочек, куча рецептов. Чего доброго, говорю,
перепутаешь что-нибудь. А ты отвечаешь, что, если ты от этого умрешь,
значит, так тому и быть, и в любом случае, умрешь ты или нет, никому до
этого ни малейшего дела, ни мне, ни всем другим. Я и глазом не успел
моргнуть, не успел сказать, что ты поправишься и еще повоюешь, как ты снова
сникла: заявила, что устала и наговорила все не то, и верить тебе не надо,
что ты сама первая поняла, что у тебя атеросклероз, хотя голова более-менее
ясная. Далее ты провела сравнительный анализ двух тросточек - той, что купил
я тебе три месяца назад, и отцовой, с черепаховым набалдашником, привезенной
тобой из Штатов. Отцову ты чтишь, даже странным образом любишь, но ведь
вещи - это вещи, надо уметь избавляться от них, так что ты предпочтешь мою,