"Ален Боске. Русская мать " - читать интересную книгу автора

Вцепляешься в вилку и осторожно несешь ее к морщинистому рту. Вряд ли
донесешь ты свои макароны: платье заляпаешь, ибо салфетка свалилась на пол.
Ты знаешь, что я слежу за тобой. Ты жуешь, а я сужу, как судья, и тебе это
невмоготу. Перестаешь жевать, берешь кусочек хлеба, мажешь маслом, хоть есть
не хочешь, отпиваешь глоток воды. Держишься, держусь и я. Никакого живого,
непосредственного контакта между нами нет и быть не может. Привычно
говоришь, что я твой палач, что наблюдаю за твоей смертью внимательно и
равнодушно, будто констатирую факт, причем от души этому факту рад. А в
таком случае, чем скорей, тем лучше, и ты, мол, знаешь, что сделать. Я почти
и не протестую - лишнее доказательство, что ты, видите ли, читаешь мои
мысли. Молчу некоторое время. Потом говорю, что эти обеды - лучшее, что
осталось в наших отношениях. Ты усмехаешься: тарелка макарон и кусок пиццы с
луком, тоже мне, отношения!
Я строю планы, говорю неопределенно, деланно поэтично. Поедем, говорю,
с тобой отдохнуть, на машине, с шофером, посмотришь Сюлли-сюр-Луар, тебе же
там очень понравилось в прошлом году. Заодно покажу тебе Льон-ла-Форе, там
такой лес, древний, дремучий! Слова возвращают к действительности. Пускаюсь
рассуждать о мировой политике, пока ты ешь суфле. Скачу с пятого на десятое,
что, мол, Хусейн малый не трус; что Садат, может, большой либерал, но и
большое трепло; что Киссинджер считает себя умней всех и, кажется, увы,
прав; что Ален Делон - ты пугаешь его с Ивом Монтаном - та еще штучка; что
Катрин Денев худшая актриса и лучшая красавица последнего десятилетия. Ты
очнулась и просишь у меня фото иранского шаха: займешься опять скульптурой и
сделаешь его бюст. Мы с тобой успокоились. Пора вести тебя обратно в отель,
а это снова целая история. Ты смахиваешь слезинку-другую и просишь прощения
за свои настроенья, которым ты уже не хозяйка.

Брюссель, весна 1929

Я сломал третье перо за неделю, и ты утешаешь: не ошибается тот, кто
ничего не делает. А почерк у меня стал лучше, и ты рада. И рада, что учитель
в школе похвалил меня за ум и усидчивость. Все-таки, сыночка, будь умницей,
особенно на переменке. Не обижай мальчиков, не дразни их словами из
энциклопедии. Мальчики такие ранимые, а ты зовешь их "утконосами" и
"муравьедами". Согласна, эти животные очаровательны, но все равно это
нехорошо. А я чмокаю тебя и говорю, что мальчишки мне завидуют, потому что у
меня новый желтый кожаный ранец, большой и мягкий. Не завидует только Гаэтан
Бетенс, подлец, все время насмешничает, проходу не дает. Ничего, говоришь,
терпи, сыночка, у него очень уважаемые родители, мать работает в мэрии, а
отец - герой иверской кампании, трое суток пробыл по колено в воде. Я
поведал тебе, что влюблен в гипотенузу, и по ответу понял, что ты не знаешь,
что это такое. Тут меня осенило: над тобой же можно подшучивать, даже просто
издеваться! Вполне логично: если смеяться над товарищами нельзя, то над
тобой можно, ты не обидишься. И я, перевирая, стал спрашивать тебя обо всем,
о чем узнал на уроках. И ты разводила руками, не зная, что сказать. А
правда, спрашиваю, что адмиралы Бойль и Мариотт наголову разбили испанцев?
Что Пипин Короткий был метр двенадцать или метр двадцать ростом? Что
кислород получают путем кипячения водорода в герметическом сосуде? Что
Гутенберг приписал от себя три главы к Библии и за это был отлучен от
церкви? Что Луи Пастер построил Эйфелеву башню и что, пока ее строили,