"Ален Боске. Русская мать " - читать интересную книгу автора

чести, повезет больше, чем нам. С искусством изобразительным тоже предстоит
попотеть. Ткнуть берлинцев носом в Пикассо, Дали, Танги, Мондриана -
пожалуй, сбить их с толку. Что ж, сбить так сбить. Рассудочным косным
умишкам не лишне приобщиться и к зауми! Культурная пропаганда, как я
полагаю, должна быть на высшем уровне. Начальство в Контрольном Совете
очаровано моим начинанием. Я их, значит, все больше очаровываю, зато они
меня все больше разочаровывают. Нет, конечно, генералы есть генералы. Но
часто свадебные. Вон, к примеру, Эйзенхауэр. Он - смесь сухаря-бухгалтера с
бакалейщиком: под благодушием очевидно самодовольство до отупенья. А вот, в
коридорах или на заседаниях, где решают судьбу Германии, Жуков: полководец в
бумажных доспехах и с оловянными солдатиками - политическими советниками,
которые, на самом деле, командуют всем и вся. Монтгомери похож на ужа. Де
Латр - как драчун Сирано, фехтующий с собственной тенью. О Кафке, Джойсе,
Прусте эта братия и слыхом не слыхивала. А ведь все мои лавры отныне
достанутся ей. Итак, кто мне важнее: маршал Ней или Ламартин, Фридрих II или
Гете, Кольбер или Расин? Выбор я сделал. К черту военных, да здравствуют
штатские! Разумеется, в выборе моем - излишние буквализм и ребячество. Но
любой выбор хромает. Я выбрал по своему вкусу.
Что и говорить, нет пророка в своем отечестве. Свое дело мне придется
отстаивать. Буду убеждать методом то кнута, то пряника, про себя презирая
род людской. Буду приказывать любить литературу и слушать музыку. И найду к
тому способы. Время мое ограниченно - оно до тех пор, пока Германия, с нашей
помощью, не научится обходиться без нас. И я внушаю друзьям-немцам истины,
какие сам исповедую, прошу, предлагаю, заручаюсь доверием. И оказывается,
посланник Сен-Жон Перса и представитель Стравинского находит поддержку, и
понимание, и уважение, если миссия его бескорыстна. Результат как ни мал, но
утешителен, когда речь идет о набитых предрассудками немецких умах. Я
просвещаю их, пусть скажут спасибо. Душевную твердость я сохраняю и с
немцами, чтобы не размягчиться от их чувствительности, и с немками,
пристающими по другому ведомству. Физическая любовь освобождает меня от
последних угрызении. И я не церемонюсь с дурами. Поделом им: они отдаются
сами, без зова, в надежде, что получат, хоть на время, подарочки и кормежку
не по карточкам. Собой я не урод, не красавец, но хахаль завидный. Офицер
оккупационной армии, прекрасно говорю по-немецки, самоуверенно-властный, но
малость сердитый, нервный и какой-то растерянный - находка для тысячи
безмужних берлинских ариек! Победитель, побежденный оргазмом, - особая
сласть! И часто начинают дамы по расчету, а кончают по любви. Берлинки
великолепны в постели, становятся непосредственны, необычайно изящны,
страстны и, безусловно, искренни. Вдобавок человек я здесь временный. В
любви, значит, заранее - сладость обреченности. Все пройдет, останется
воспоминание, потом пройдет и оно. Ну а что сердит и строптив - какая
красавица не мечтает укротить строптивого лаской? Ночная кукушка дневную
перекукует, это всем известно. Охотно позволяю проверить на мне сию истину и
претерпеваю опыты, порой потрясающие. Но, множа потрясения, в отместку,
однако ж, сокращаю продолжительность связи: три-четыре недели и скатертью
дорога.
Любви время, дружбе тоже часок: призову сочинителя, велю сочинить очерк
о Сюпервьеле; дам аудиенцию режиссеру, посоветую поставить в своем
Хеббель-театре комедию Ануйя; поболтаю с вильмсдорфским муниципальным
советником, это преступление, скажу ему, - не включить Бриттена в программу