"Ален Боске. Русская мать " - читать интересную книгу автора

На старости лет отец обрел, на мой взгляд, более свойственное ему
счастье и тем подал пример тебе. Ты в свой черед с удивлением обнаружила,
что искусство - утешение старости. Постепенно ты перестала носиться со
всяким там прекраснодушием. Поняла, что люди не только добры или злы, но и
талантливы или бездарны. Ты не знала, на что решиться. В твои шестьдесят
девять за скрипку вновь не берутся, тем более если с утра до ночи по радио
слышат Хейфеца, Стерна и Менухина. Тут ты знала, что к чему, и на свой счет
не обманывалась: слабые ревматические пальцы подведут. Ты сочла, что
изобразительное искусство легче, и захотела учиться скульптуре. Одна русская
приятельница познакомила тебя с Архипенко, он за гроши согласился давать
тебе уроки. Ты умудрилась подружиться с ним, по крайней мере, залучить его к
себе на вечера, где, впрочем, фуршет был существенней бесед. Наконец тебе
удалось произвести на свет несколько бюстов из глины и гипса, весьма сходных
с подлинником: друзья твои позировали довольно охотно. Затем ты отважилась
на большее: отлила в бронзе вычурного Дон-Кихота и несколько фигурок, так
сказать, абстрактных.
Понятно, не век воспитывать и голубить сыночку. Пришлось тебе
переучиваться жить.
Оказалось, занятия изящным искусством не хуже, если не лучше, мечтаний
о любимом чаде. Мечтания, конечно, остались, но жила ты не только ими.
Правда, иногда, всплакнув, уверяла, что только ими, но я видел - говоришь ты
это для красного словца. И радовался, что ты так поумнела, что увлеклась
новым искусством. Хотя тоже - с опозданием на полстолетия. И были вы с отцом
безумно трогательны: две старые калоши вдруг захотели идти в ногу с веком.
Отец променял Толстого на Сартра, Гауптмана на Музиля, Киплинга на Оруэлла.
А ты, еще пуще, влюбилась в Эллингтона и Пуленка. Конечно, влиял на тебя и
учитель твой, Архипенко. И после обеда ты не ходила больше к кумушкам
почесать язык и всплакнуть о русском прошлом, но отправлялась в галереи на
Мэдисон-авеню, в Уитни или Музей современного искусства. К тому же в кафе в
парке между 5-й и 6-й авеню был потрясающе вкусный горячий шоколад. И хоть
знала ты обо всем несколько поверхностно, восторгалась и ненавидела не
меньше моего. Достойно спорила со мной, хваля Бранкузи, Клее, Сера. Чутье
тебя не подводило. Морщилась ты, что у Шагала душа бакалейщика, а Матисс
подменяет красоту красивостью. А в скульптуре ты оказалась совсем тонка,
иногда и профессиональна. О Цадкине говорила не в бровь, а в глаз, и ругала
за литературность, а о Липшице сказала, что он плохо кончит, потому что
занимается религиозной и ритуальной скульптурой и идет на поводу у богатых
заказчиков. Гонсалеса ты открыла только что и носилась с ним как с писаной
торбой.
Вы с отцом подхлестывали друг друга. Он к тебе - со своей "открытой
Америкой", ты к нему - со своей. Результат вашего культобмена подчас
интересные заявления. Ты терпеть не можешь героев-невротиков, согласилась
прочесть тридцать страниц Кафки и объявила, что он псих и выродок. У отца
свои откровения. Счел, что абстрактное искусство - месть
архитекторов-неудачников. Сюрреалистические образы он попытался понять,
растолковать, объяснить - и не смог, но поносить Дали и Макса Эрнста не
стал, а сказал только, что стар для всего этого и что у каждого поколения
свои понятия о морали, и новые отрицают старые. Получилась из вас чета милых
стариков с благородными сединами, хорошими манерами, поклонами-реверансами,
которые лет тридцать назад сами вы сочли бы фальшью. И в чем вас упрекать?