"Игорь Боровиков. Час волка на берегу Лаврентий Палыча " - читать интересную книгу автора

Даже о своей собственной судьбе. Ибо после такого неудачного
студенчества в Горном институте, совершенно не представлял, что мне делать
дальше. Устроился осветителем на Ленфильм и просто ждал, когда забреют в
армию. Армия же про меня как-то забыла, так как был мне уже выдан
военкоматом военный билет с записью, что я студент третьего курсе Горного
института. Впервые вызвали меня туда аж в шестьдесят третьем, когда уже
второй год учился на филфаке. Никогда не забуду удивление военкоматовской
девицы, которая спросила: Как же так? В шестидесятом году вы учились на
третьем курсе. А сейчас уже на втором?
Сам же по себе Ленфильм для такого абсолютно бесталанного юнца, как я,
был чистейшей ловушкой. Продвинуться в нем дальше осветителя мне бы в жизни
не удалось, а самостоятельно оттуда уйти не смог бы никогда. Сам подумай:
иду я, двадцатилетний обормот, по Невскому с какой-нибудь посикушкой, а
навстречу знаменитый киноактер Петр
Петрович Глебов. Видит меня, улыбается и говорит: "Привет, Олежка!"
И все! Посикушка тут же готова принять предо мной любую позу. Так что -
великое счастье мое, что однажды осенью 61-го года я, вдрызг пьяный, уснул
прямо на съемочной площадке, да еще умудрился приткнуть свою репу на плечо
всемирно известного режиссера Хейфеца.
Тот меня и спас. Распорядился, чтобы с завтрашнего дня и духу бы моего
на Ленфильме не было! Расстался я с киностудией в глубокой печали, нанялся
грузчиком на автобазу, обслуживающую ленинградские типографии, и жил в
полном смятении, без всякого понятия, как дальше быть, чем заниматься. И
именно этот аргентинский фильм с Лолитой
Торрес определил тогда мою дальнейшую судьбу. Однажды, таская на спине
в подвал типографии Лениздата стокилограммовые пачки картона
"Балахна", я вдруг ясно осознал: ничего мне так в жизни не хочется, как
учить испанский язык. И пошел подавать документы на филфак. Правда, пока
стоял там в очереди, то наслушался о том, что в этом 62-ом году впервые в
СССР открывается португальское отделение и, мол, нигде в Союзе нет по
данному языку специалистов. Так я и переиграл испанский на португальский,
поскольку уже тогда знал, что они похожи между собой как русский с
украинским.
Само мое поступление туда было в некотором роде чудом. Во-первых, в тот
62-ой год Хрущев ввел одиннадцатилетнее школьное обучение и десятиклассники
не вышли а абитуриенты, а остались за партами, что сразу резко снизило
конкурс. Плюс на сочинении, которого я боялся больше всего из-за врожденной
неграмотности, судьба посадила рядом со мной какую-то очкастенькую
замухрышку, которую я видел в первый и последний раз. Я накатал сочинение и
говорю ей:
- Давай проверим: ты мне, я тебе.
Tа робко отвечает:
- Давайте.
Взяла мою писанину, нашла там и исправила с десяток ошибок. Я же у ней
только недостающую точку в одном месте поставил. Так что за все остальные
экзамены уже не боялся и поступил. А очкастенькая девочка нет. Мало того, я
ее даже нигде больше не встречал на вступительных экзаменах. Вот и думаю
иногда, не крестная ли это моя, баба Кока тогда материализовалась, чтобы
помочь мне попасть в ту самую жизнь, которую прожил? Помнится, я даже как-то
по пьяне