"Сергей Петрович Бородин. Костры похода (Звезды над Самаркандом, #2) " - читать интересную книгу автора

сказанные без жалости, но полные участия и тревоги за судьбу юноши,
предостерегающие слова на базаре.
Чувство к Аяру двоилось. А дороги их уже разошлись, может быть, на долгие
годы, может, на вечные времена. У тех впереди Самарканд. А у Хатуты... А
что у Хатуты? Ведь в этом халате он сам как беркут: и под куколем, и на
цепи. А конец цепи - в крепкой руке хромого хозяина. Теперь он это понял.


Девятая глава

ШИРВАН

Дождь шумел над Шемахой. Косые струи смывали пыль с деревьев, мутные
ручьи, пенясь, мчались вниз по ступенчатым переулкам.
Базар обезлюдел. Разносчики со своими лотками и корзинами попрятались и
стеснились под сводами каменных рядов, в узких крытых переходах, в нишах
бань и мечетей.
Купцы, поджав ноги, отсели поглубже в свои лавчонки, глядя, как вода
размывает глинистые карнизы их торговых лачуг.
Кое-где навесы, укрывавшие базар от солнца, не выдержали дождя, протекли;
струи, похожие на ржавые мечи, ударили по укрывшимся. Вскрикивали,
бранились, смеялись, толкались шемаханцы, отшатываясь от этих мечей.
Никто не смотрел, мало кто видел, как, накинув халаты на головы,
сгорбившись под тяжестью ливня, въехали в Шемаху Халиль-Султан и
сопровождавшие его воины.
Но Ширван-шах Ибрагим с утра поглядывал через стрельчатую бойницу своей
башни в ту сторону, откуда мог бы прийти Тимур, откуда теперь ждали его
внука, чей приезд означал, что Тимур не собирается сюда сам, что на сей
год этот гость милует сады Ширвана.
Отступив от бойницы, Ширван-шах опускался на ковер и, подсунув подушку под
локоть, перебирал четки, раздумывая.
"Если Тимур сюда не жалует, шел бы мимо своей дорогой. Что он задумал?
Зачем послал сюда любимого внука? Что несет нам этот высокий гость?"
Он уже дважды за это утро ходил вниз, в комнаты, где сидели писцы и куда
по разным делам являлись приближенные. Ширван-шах не любил голые стены
полутемных приемных комнат и, решив дела, спешил обратно наверх.
Побывал он и на женской половине, подышал опасным, как благоухание
дурмана, теплом этого уюта, полного нежных запахов.
Но в то утро нигде ему не сиделось. Только здесь, в башне, откуда видна
дорога на Марагу, он чувствовал себя на месте, как единственный дозорный
своего народа, ныне разбредшегося по всей стране. Он поглядывал вдаль с
той смущенной тревогой, какая появлялась у него всякий раз, когда в Баку,
с высоты Девичьей башни, случалось вглядываться в приливы и прибой
зеленого Каспия.
Перебирая четки, сидя в сухом тепле, под неукротимый шум дождя он
разглядывал большой темноватый кубинский ковер. Он любил ковры своей
родины, донесшие ее славу через весь мир до дворцов Венеции и торговой
Генуи, до сумрачных покоев Брюгге и Дельфта в далеких Нидерландах, до
снежной Москвы, до белых палат господина Великого Новгорода. Искусные руки
ткачих даже в эти тяжкие годы ткали ковры и в людной Гандже, и в