"Герман Борх. 1918 - Хюгану, или Деловитость (Лунатики #3) " - читать интересную книгу автора

Так и сидел Хугюнау у входа в землянку, подобно часовому на посту; его
голова прислонилась к косяку, он высоко поднял воротник шинели, ему больше
не было холодно, он не спал, но и не бодрствовал. Камера пыток и землянка
все больше погружались в немного грязноватые, но все же яркие цвета того
грюневальдского алтаря; снаружи в оранжевом свете пушечного фейерверка и
осветительных ракет простирали к небу ветки руки голые деревья, а в сияющую
разорванную высь взмывал человек с поднятой рукой,
Когда на землю опустились первые холодные и свинцовые проблески
рассвета, у края окопа в траве Хугюнау заметил не-
сколько прошлогодних маргариток. Он выскользнул из окопа и пополз туда,
Он знал, что подстрелить его из английских окопов не составит никакого
труда, что его ждут неприятности и со стороны немецких постов. Но мир,
казалось, лежал под вакуумным колпаком - Хугюнау вспомнился колпак для
сыра,-- серый, неподвижный и совершенно безжизненный мир был погружен в
нерушимую тишину.
В окружении кристально чистого воздуха, готовящего приход весны, держит
свой путь по бельгийским просторам безоружный дезертир. Какая ему польза от
спешки, рассудительная осторожность ему куда полезней, да и оружие его вряд
ли защитит; он проходит сквозь все опасности с голыми, так сказать, руками.
Непринужденное выражение его лица - более надежная защита, чем оружие, или
поспешное бегство, или фальшивые документы,
Бельгийские крестьяне недоверчивы. И четыре года войны не
способствовали смягчению этой черты их характеров - хлебам, картофелю,
лошадям, коровам пришлось испытать это все на себе. И когда к бельгийским
крестьянам рвется дезертир, они принимают его вдвойне недоверчиво: не тот ли
это парень, который как-то колотил в их ворота прикладом винтовки? И даже
если такой сносно говорит по-французски и выдает себя за эльзасца, то все
равно в девяти случаях из десяти это ему не очень-то помогает, равно как и
проходящим через село беженцам или просящим о помощи. Но тот, кто, подобно
Хугюнау, не полезет в карман за острым словцом, кто заходит во двор с
излучающей дружеское выражение физиономией, тот без труда может получить
ночлег на сеновале, тому позволено будет вечерком посидеть вместе с семьей в
темной комнатушке и порассказывать о жестокостях пруссаков и о том, как они
вели себя в Эльзасе, он сорвет аплодисменты, он получит даже свою долю от
заботливо припрятанных запасов, а если чужаку повезет, то его на сене может
навестить и какая-нибудь служанка.
Впрочем, еще выгоднее быть принятым в доме священника, и Хугюнау
довольно скоро обнаружил, что при этом в значительной степени может помочь
исповедь. Он исповедовался всегда по-французски, при этом искусно связывал
грех надломленной солдатской зависти с рассказом о своей достойной сожаления
судьбе, что, конечно, не всегда заканчивалось приятно: как-то его угораздило
попасть на одного пастора, худого, высокого мужчину с такой аскетической и
сострадательной внешностью, что он с трудом осмелился вечером после исповеди
посетить пасторский дом, ну а увидев сурового мужчину, занимавшегося
весенними работами во фруктовом саду, решил, что лучше всего будет
ретироваться. Но пастор не медля выскочил к нему. "Suivez-moi" (Иди за мной
(фр.)),-- грубо скомандовал он и потащил его в дом.
Хугюнау разместили в комнатушке на чердаке. Ему пришлось провести в
пасторском доме при скудном питании почти целую неделю, Облачившись в
голубую блузу, он работал в саду; его поднимали к утренней мессе, и ему было