"Юхан Борген. Избранные новеллы" - читать интересную книгу автора

кусками и потом заново составлял, как конструктор или велосипед, который
надо разобрать, а потом снова собрать. Иное дело в мастерской, на уроках
труда. Там перед тобой заведомо известные детали, и ты пускаешь их в ход по
порядку. Но любая мысль сама по себе уже не содержит таких отправных
деталей, и он примирился с этим и лишь терпеливо дожидался всякий раз, когда
же кто-нибудь придет ему на помощь. Почему только люди обрушивают на него
задачи скопом - ведь куда легче справиться сперва с одним делом, а затем по
очереди и со всеми другими? В глубине души он по-прежнему честно пытался
доискаться причины: правда, зачем он запер Шеннинга в уборной? Должен же
быть на это ответ, коль скоро на любой вопрос есть какой-то ответ - ответ,
которого вечно требуют и требуют от него, Оливера, пока в своей
беспомощности он не брякнет наконец что-нибудь наобум и, уж конечно,
невпопад.
При этом он живо ощущал волны надежной преданности, которые шли к нему
от друзей, сомкнувшихся за его спиной. Только бы эти волны дошли до его
отца! Через всю пропасть столовой, разверзшуюся между ними, через эти три
метра линолеума. Его называли упрямцем, и отцу почудилось упрямство в его
глазах. Но, в сущности, упрямство чуждо ему. Был лишь испуг, потерянность,
мешавшая ему привести в порядок свои мысли. Другое дело, когда, бывало,
дадут ему в руки гаечный ключ - он употреблял его с пользой, которая в свою
очередь казалась волшебством Рейдару, да и всем умникам, всем, кто владел
ключом к тайнам немецкой грамматики... Впервые в жизни ощутил он глухую
жалость к самому себе: до чего же он глуп!.. Поэтому-то он и не в силах
управиться со всей мишурой вопросов в один присест. Он вдруг опустил глаза
и, выбросив вперед руки, почти оттолкнув их от себя, уставился на них.
Проклятые руки трудяги - они ему не помощники, ни науку постичь не могут, ни
даже дать ответ на вопрос: зачем, правда, зачем они заперли Шеннинга в
уборной?
Фру Берг встала. Не в силах больше смотреть на загаженный стол, она со
вздохом начала убирать посуду, хотя в супнице еще оставалось немало
Тронхеймского супа. Ей были недоступны мысли отца и сына, которые то
отшатывались друг от друга, то вновь тянулись друг к другу могучим, но
ломким чувством и снова отшатывались в страхе, что их не поймут. Она
смотрела на дело просто: сын сказал нечто ужасное, чудовищное и должен
понести за это кару.
Казалось, Берг чувствовал эту отчужденность жены, глубокое непонимание,
которое длилось всю жизнь. Но оно же превращалось в мост между ним и сыном,
вроде тех мостов из конструктора, которые каждый начинает строить со своего
конца, а затем встречается с другим на полпути - и мост готов, он тянется
через всю столовую на высоте колена, по нему можно возить игрушечные
тележки... а мать только вздыхает, входя в комнату: "Ну и беспорядок вы
устроили здесь..."
Все изменилось теперь, а впрочем, нет - разве что этой страшной сцене
он обязан прозрением. Но отныне, после того как он осознал опасность, тайно
подстерегавшую их давно, его лишь еще сильней влекло к сыну. С горечью
посмотрел он на жену, она же спокойно продолжала убирать скатерть так, чтобы
не разлить блевотину на пол... и в свете лампы тусклым, будничным блеском
засверкала столешница.
Старинный стол орехового дерева... он был с первых дней их совместной
жизни. Они получили его в подарок от родителей, жениных ли, его ли неважно,