"Хорхе Луис Борхес. Конгресс" - читать интересную книгу автора

речь не об аляповатом здании с куполом в глубине улочки, населенной
испанцами, а о вещах гораздо более потаенных и важных. О Конгрессе упоминали
в разговорах: одни - с откровенным ехидством, другие - вполголоса, третьи -
с беспокойством или интересом, но все, как я понял, с чужих слов. Спустя
неделю-другую Ирала пригласил меня отправиться вместе. Необходимые
формальности, сообщил он, улажены.
Было девять-десять вечера. В трамвае Ирала рассказал, что
предварительные обсуждения проводятся по субботам и что дон Алехандро
Гленкоэ, может быть, тронутый совпадением наших имен, уже подписал мои
бумаги. Мы вошли в кондитерскую Гаса. Человек пятнадцать-двадцать участников
сидели за большим столом; не знаю, была ли сцена или ее надстроила память.
Председателя я угадал с первого взгляда, хотя не видел ни разу. Дон
Алехандро, господин в летах, с умным лицом, серыми глазами и седеющей
рыжеватой бородкой, держался с достоинством. Каждый раз я видел его в темном
сюртуке. Сидя, он скрещивал пальцы, опираясь на набалдашник трости. Он был
крепкого сложения и высокого роста. Слева сидел человек намного моложе,
также рыжеволосый, но его яркая рыжина напоминала огонь, тогда как бородка
дона Алехандро - скорее опаль. Сосед справа был длиннолиц, с пугающе низким
лбом, с иголочки одет. Все заказали кофе, кое-кто - полынной. Мне сразу
бросилось в глаза присутствие женщины, единственной среди стольких мужчин.
На другом конце стола сидел мальчик в матроске, лет десяти, он вскоре
заснул. Был еще протестантский пастор, два явных еврея и негр с шелковым
платком на шее, щеголявший, на манер здешних сорвиголов из забегаловки,
костюмом в обтяжку. Перед негром и мальчиком стояло по чашке шоколада.
Больше не помню никого, кроме господина Марсело дель Масо, обходительного
человека и проникновенного собеседника, которого, сожалению, позже не
встречал. У меня сохранилась скверная истертая фотография одного из
собраний, которую я не рискну обнародовать, поскольку костюмы того времени,
тогдашние прически и усы придают присутствующим какой-то шутовской, даже
затрапезный вид, совершенно извращая смысл сцены. Любое сообщество порождает
свой язык и свои обряды. Ритуал Конгресса, так и оставшегося для меня чем-то
вроде сна, требовал, сколько помню, чтобы участники не торопились раскрывать
свои цели и имена соратников. Я довольно скоро сообразил, что моя задача -
никого и ни о чем не спрашивать, почему и не беспокоил Фернандеса Иралу,
который, в свою очередь, не спешил поделиться со мной. Я не пропускал ни
одной субботы, но лишь через несколько месяцев начал разбираться в
обстановке. Со второй встречи моим соседом по столу оказался Дональд Рен,
инженер Южной железной дороги, начавший давать мне уроки английского.
Дон Алехандро не отличался многословьем; остальные адресовались к нему
напрямую, но говорили, чувствовалось, для него и в расчете на его одобрение.
Довольно было неторопливого взмаха руки, чтобы тема диспута тут же
сменилась. Мало-помалу я узнал, человек слева от председателя носит чудное
имя Туирл *. Помню его неуверенный вид, часто отличающий людей большого
роста, которые пригибаются, словно боясь высоты. Он любил поигрывать медной
буссолью, нередко забывал ее на столе. В конце 1914 года он погиб рядовым
индского пехотного полка. Тот же, что обычно сидел справа, юноша со
скошенным лбом по имени Фермин Эгурен, оказался племянником председателя. Не
верю в мистический метод (самый искусственный из возможных) и предпочитаю
изложить разом то, что понимал лишь постепенно. Но прежде хочу еще раз
напомнить читателю мое тогдашнее положение: нищий юнец из захолустного