"Хорхе Луис Борхес. Богословы" - читать интересную книгу автора

абзацев, он собирался изложить ужасный тезис, что нет двух одинаковых
мгновений, и тут перо его остановилось. Он не мог найти нужную формулировку.
Поучения новой ереси ("Хочешь увидеть то, чего глаза человеческие не видели?
Посмотри на луну. Хочешь услышать то, чего уши не слышали? Послушай крик
птицы. Хочешь дотронуться до того, чего не трогала рука человека? Потрогай
землю. Истинно говорю, что Бог еще не создал мир") были чересчур напыщенными
и метафоричными для пересказа. И вдруг в уме его возникло предложение из
двадцати слов. Он радостно его записал, и тотчас же его кольнуло подозрение,
что формулировка эта - не его. На другой день он вспомнил, что прочитал ее
много' лет назад в "Adversus annulares" *, трактате Иоанна Паннонского. Он
проверил цитату - да, она была там. Аврелианом овладели мучительные
колебания. Изменить или убрать эти слова означало бы ослабить
выразительность; оставить их будет плагиатом у ненавистного ему человека;
указать источник будет доносом. Он воззвал к небесам. Под вечер следующего
дня его ангел-хранитель продиктовал компромиссное решение. Аврелиан те слова
сохранил, но сопроводил их таким предуведомлением: "То, о чем ныне брешут
ересиархи, дабы смутить веру, сказал в нашем веке некий ученейший муж, более
по недомыслию, нежели из греховности". Потом случилось то, чего он опасался,
чего ждал, чего нельзя было предотвратить. Аврелиану пришлось открыть, кто
этот муж. Иоанн Паннонский был обвинен в приверженности к ереси.
______________
* "Против ануляров" (лат.).

Четыре месяца спустя кузнец с Авентина, обольщенный лживыми уверениями
гистрионов, взвалил на плечи своему маленькому сыну огромный железный шар,
чтобы его двойник взлетел ввысь. Ребенок погиб. Ужас, вызванный этим
преступлением, обязал судей Иоанна к неукоснительной строгости. Тот не
пожелал отречься от своих слов и повторял, что отрицание его мнения ведет к
гибельной ереси монотонов. Он не понимал (или не хотел понимать), что
говорить о монотонах бессмысленно - о них давно забыли. С упрямством,
отчасти старческим, он щедро приводил наиболее блестящие периоды из прежнего
своего полемического труда, но судьи даже не слушали того, чем некогда
восхищались. Иоанну следовало постараться очистить себя от малейшего
подозрения в гистрионизме, а он доказывал, что мысль, за которую его
обвиняют, строго ортодоксальна. Он спорил с людьми, от решения которых
зависела его судьба, и еще допустил величайшую оплошность - спорил с блеском
и иронией. Двадцать шестого октября, после обсуждения, длившегося три дня и
три ночи, его приговорили к смерти на костре.
Аврелиан присутствовал при казни - отказаться означало бы признать себя
виновным. Местом казни был холм, на зеленой вершине которого стоял глубоко
вкопанный в землю столб, обложенный охапками дров. Чиновник прочитал решение
трибунала. Под лучами полуденного солнца Иоанн Паннонский лежал лицом в
пыли, издавая звериный вой. Он цеплялся за землю, но палачи схватили его,
раздели и наконец привязали к столбу. На голову ему надели пропитанный серой
венок из соломы, к груди привязали экземпляр зловредной книжицы "Adversus
annulares". Накануне ночью прошел дождь, дрова горели плохо. Иоанн
Паннонский молился по-гречески, потом на незнакомом языке. Пламя костра уже
обволакивало его, когда Аврелиан решился поднять глаза. Огненные языки на
миг замерли - Аврелиан в первый и последний раз увидел лицо ненавистного
человека. Оно ему напомнило кого-то, но он не мог сообразить кого. Потом