"Хорхе Луис Борхес. Cообщение Броуди" - читать интересную книгу автора

Америки, был столь любезен, что рекомендовал министру возложить эту миссию
на меня. Я получил также более или менее единогласную поддержку своих коллег
по Национальной Академии истории, действительным членом которой состою. Уже
была назначена дата аудиенции у министра, когда мы узнали, что Южный
университет, который, как хотелось бы верить, не зная об этих решениях,
предложил со своей стороны кандидатуру доктора Циммермана.
Речь идет - и, может быть, читателю он знаком - об одном иностранном
историографе, выдворенном из своей страны правителями третьего рейха и
получившем аргентинское гражданство. Из его трудов, безусловно заслуживающих
внимания, я знаком только с его новой трактовкой подлинной истории
Карфагенской семитской республики - о которой потомки могли судить лишь со
слов римских историков, ее недругов, - а также со своего рода эссе, где
автор утверждает, что управление государством не следует превращать в
публичный патетический спектакль. В это обоснованное утверждение внес
решительный корректив Мартин Хайдеггер, показавший с помощью фотокопий
газетных цитат, что современный руководитель государства отнюдь не анонимный
статист, а главное действующее лицо, режиссер, пляшущий Давид, который
воплощает драму своего народа, прибегая к сценической помпезности и,
понятно, к гиперболам ораторского искусства. Само собой разумеется, он
доказал, что Циммерман по происхождению еврей, чтобы не сказать - иудей.
Публикация именитого экзистенциалиста послужила непосредственным поводом для
изгнания Циммермана и освоения нашим гостем новых сфер деятельности.
Понятно, Циммерман не замедлил явиться в Буэнос-Айрес на прием к
министру, министр же через секретаря попросил меня поговорить с Циммерманом
и объяснить ему положение дел - во избежание недоразумений и неблаговидных
препирательств между двумя университетами. Мне, естественно, пришлось
согласиться. Возвратившись домой, я узнал, что доктор Циммерман звонил
недавно по телефону и сообщил о своем намерении быть у меня ровно в шесть
вечера. Дом мой, как известно, находится на улице Чили. Пробило шесть, и
раздался звонок.
Я - с республиканской демократичностью - сам открыл ему дверь и повел в
кабинет. Он задержался в патио и огляделся. Черный и белый кафель, две
магнолии и миниатюрный бассейн вызвали у него поток красноречия. Он,
кажется, немного нервничал. Внешность его ничем особым не отличалась:
человек лет сорока с довольно крупным черепом. Глаза скрыты дымчатыми
стеклами; очки порой оказывались на столе, но тут же снова водружались на
нос. Когда мы здоровались, я с удовлетворением отметил, что превосхожу его
ростом, и тотчас устыдился этой мысли, ибо речь шла не о физическом или даже
духовном единоборстве, а просто о mise au point (формальность, уточнение),
хотя и малоприятной. Я почти или даже совсем лишен наблюдательности и все же
запомнил его "роскошное одеяние" (как топорно, но точно выразился один
поэт). До сих пор стоит перед глазами его ярко-синий костюм, обильно
усеянный пуговицами и карманами. Широкий галстук на двух резинках с
застежкой, какие бывают у фокусников. Пухлый кожаный саквояж, видимо, полный
документов. Небольшие усы на военный манер; когда же во время беседы он
задымил сигарой, мне почему-то подумалось, что на этом лице много лишнего.
"Trop meuble" (Слишком загромождено), - сказал я про себя. Последовательное
изложение неизбежно преувеличивает роль описываемых мелочей, ибо каждое
слово занимает определенное место и на странице, и в голове читателя.
Поэтому, если оставить в стороне вульгарные приметы внешности, которые я