"Хорхе Луис Борхес. Cообщение Броуди" - читать интересную книгу автора

подушки, и временами наклоняла голову или роняла веер. Дамы избранного
общества, "Матроны Отечества", спели ей гимн, который она, казалось, не
слышала. Фотографы составляли из присутствующих живописные группы и
ослепляли своими лампами. Рюмки портвейна и хереса оказалось мало. Открыли
несколько бутылок шампанского. Сеньора Хауреги не произносила ни слова;
сама, наверное, уже не знала, кто она. И с этого вечера слегла в постель.
Когда гости ушли, семейство село за импровизированный холодный ужин.
Запахи кофе и табака скоро вытеснили тонкий аромат духов.
Утренние газеты достойно и правдиво лгали, выражая восторги по поводу
почти сказочного долголетия дочери героя и сообщая, что
она -"красноречивейшая летопись века аргентинской истории". Хулия хотела
показать ей эти заметки. Старейшая сеньора недвижно лежала в сумраке с
закрытыми глазами. Боль или жар ее не мучили. Врач осмотрел ее и сказал: все
в порядке. Через несколько дней она умерла. Нашествие толп, неслыханный шум,
яркие вспышки огней, речи, мундиры, частые рукопожатия и выстрелы
шампанского ускорили ее конец. Она, наверное, думала, что в дом ворвалась
масорка.
Я думаю о погибших под Серро-Альто, думаю о преданных забвению людях
Америки и Испании, нашедших смерть под конскими копытами; думаю, что
последней жертвой сабельной сечи в Перу стала - правда, столетием позже -эта
старая женщина


Борхес Хорхе Луис. Встреча


Перевод Б. Дубина

Пробегая утренние газеты, в них ищут забытья или темы для случайного
вечернего разговора, поэтому стоит ли удивляться, что никто уже не помнит -а
если и помнит, то как сон - о нашумевшем когда-то происшествии, героями
которого были Манеко Уриарте и Дункан. Да и случилось это году в 1910-м,
году кометы и столетия Войны за независимость, а все мы с тех пор слишком
многое обрели и потеряли. Обоих участников давно уже нет в живых; свидетели
же торжественно поклялись молчать. Я тоже поднимал руку, присягая, и
чувствовал важность этого обряда со всей романтической серьезностью своих
девяти-десяти лет. Не знаю, заметили ли остальные, что я давал слово; не
знаю, насколько они сдержали свое. Как бы там ни было, вот мой рассказ со
всеми неизбежными отклонениями, которыми он обязан истекшему времени и
хорошей (или плохой) литературе.
В тот вечер мой двоюродный брат Лафинур взял меня отведать жаркого в
"Лаврах" - загородном поместье кого-то из своих друзей. Не могу указать его
точного расположения; пусть это будет один из тех зеленых и тихих северных
пригородов, которые спускаются к реке и ничем не напоминают о громадной
столице и окружающей ее равнине. Поезд шел так долго, что путь показался мне
бесконечным, но, как известно, время для детей вообще течет медленней. Уже
темнело, когда мы вошли в ворота поместья. Там, почудилось мне, все было
древним, изначальным: аромат золотящегося мяса, деревья, собаки, хворост и
объединивший мужчин костер.
Гостей я насчитал с дюжину, все - взрослые. Старшему, выяснилось потом,