"Хорхе Луис Борхес. Cообщение Броуди" - читать интересную книгу автора

не было и тридцати. Каждый, как я вскоре понял, знал толк в предметах, на
мой взгляд, не стоивших серьезного разговора: скаковых лошадях, костюмах,
автомобилях, дорогих женщинах. Никто не подтрунивал над моей робостью, меня
не замечали. Барашек, мастерски и без суеты приготовленный одним из пеонов,
надолго занял нас в просторной столовой. Поговорили о выдержке вин. Нашлась
гитара; брат, помню, спел "Старый дом" и "Гаучо" Элиаса Регулеса, а потом -
несколько десим на жаргоне, непременном "лумфардо" тех лет, о ножевой драке
в заведении на улице Хунин. Принесли кофе и сигары. О возвращении домой не
было и речи. Я почувствовал (говоря словами Лугонеса) страх, что уже слишком
поздно, но не решился посмотреть на часы. Чтобы скрыть свое одиночество
ребенка среди взрослых, я без удовольствия проглотил бокал-другой. Уриарте
громко предложил Дункану партию в покер один на один. Кто-то заметил, что
это не слишком интересно, и убеждал сыграть вчетвером. Дункан согласился, но
Уриарте, с упорством, которого я не понял и не попытался понять, стоял на
своем. Кроме труко, когда, по сути, коротают время за проделками и стихами,
и незатейливых лабиринтов пасьянса, я не любил карт. Никем не замеченный, я
выскользнул из комнаты. Незнакомый и сумрачный особняк (свет горел только в
столовой) говорит ребенку больше, чем неведомая страна - путешественнику.
Шаг за шагом я обследовал комнаты; помню бильярдный зал, галерею с
прямоугольниками и ромбами стеклышек, пару кресел-качалок и окно, за которым
виднелась беседка. В темноте я потерял дорогу; наконец на меня наткнулся
хозяин дома, по имени, сколько теперь помню, что-то вроде Асеведо или
Асеваль. По доброте или из коллекционерского тщеславия он подвел меня к
застекленному шкафу. При свете лампы блеснуло оружие. Там хранились ножи,
побывавшие не в одной славной переделке. Он рассказал, что владеет клочком
земли в окрестностях Пергамино и собрал все это, колеся по провинции. Открыв
шкаф и не глядя на таблички, он поведал мне истории всех экспонатов, похожие
одна на другую и различавшиеся разве что местом и временем. Я
поинтересовался, нет ли среди них ножа Морейры, слывшего в ту пору образцом
гаучо, как потом Мартин Фьерро и Дон Сегундо Сомбра. Он ответил, что такого
нет, но есть Другой, не хуже, с полукруглой крестовиной. Вдруг послышались
возбужденные голоса. Он мигом закрыл шкаф, я бросился за ним.
Уриарте вопил, что партнер шельмует. Остальные сгрудились вокруг.
Дункан, помню, возвышался надо всеми, крепкий, сутуловатый, с бесстрастным
лицом и светлыми, почти белыми волосами; Манеко Уриарте был юркий,
темноголовый, вероятно, не без индейской крови, с жидкими задорными усиками.
Все были заметно пьяны; не скажу, вправду ли на полу валялись две-три пустые
бутылки, или эта мнимая подробность навеяна моей страстью к кино. Уриарте не
замолкал, бранясь поначалу язвительно, а потом и непристойно. Дункан,
казалось, не слышал; в конце концов, словно устав, он поднялся и ткнул
Уриарте кулаком. Очутившись на полу, Уриарте заорал, что не спустит
обидчику, и вызвал Дункана на дуэль.
Тот отказался и прибавил, как бы оправдываясь:
- Дело в том, что я тебя боюсь.
Все расхохотались.
Уриарте, уже встав на ноги, отрезал:
- Драться, и сейчас же.
Кто-то - прости ему Бог - заметил, что оружие искать недалеко.
Не помню, кто открыл шкаф. Манеко Уриарте взял! себе клинок поэффектнее
и подлиннее, с полукруглой! крестовиной; Дункан, почти не глядя, - нож с