"Филипп Боносский. Долина в огне " - читать интересную книгу автора

будешь помогать мне, - спокойно сказал он.
Бенедикт слегка закусил губу, чтобы сдержать радостный трепет. Он
принес молодому священнику ризу и потир и стал наблюдать, как тот готовится
к службе. Священник на минуту закрыл глаза, тонкие губы его шевелились.
Потом он начал облачаться. Бенедикт подал ему пояс, проверил, на какой
стороне кисточки, одернул стихарь, чтобы он нигде не висел. Отец Брамбо
облачился в епитрахиль; глаза его были опущены, длинные ресницы отбрасывали
тень на щеки. Одевшись, он молча взглянул на Бенедикта.
- Все в порядке, отец мой! - прошептал Бенедикт.
Отец Брамбо кивнул. Он опустился коленями на скамеечку и, закрыв глаза,
начал читать про себя молитву, которую надлежало читать перед ранней
обедней. Бенедикт наблюдал за ним со щемящей сердце гордостью; ему казалось,
что он призван охранять молодого священника, вместе с которым в их церковь
вошла божественная благодать. Чуть ли не с досадой он отогнал все
воспоминания о том, что случилось ночью и утром: он хотел лишь покоя,
красоты и благоволения, - всего того, что наполняло эту тихую комнату, где
слабо пахло ладаном и душистым мылом. Здесь все и навсегда принадлежало ему.
Взгляд Бенедикта остановился на мягко изогнутой шее отца Брамбо. Но даже
сейчас, когда он смотрел на коленопреклоненного молодого священника, на его
красивую голову и опущенные нежные веки с синими прожилками, он не мог
забыть отца Дара. Сколько раз он наблюдал, как тот пошатывался на этой самой
скамеечке; от него пахло затхлостью, немытым телом, и он рассеянно
почесывался, потому что его кусало зимнее шерстяное белье, а над косматой
его головой витал запах табака и прогорклого пива.
На глаза мальчика навернулись слезы: ему хотелось тронуть молодого
священника за локоть и сказать: "Спасибо, что вы приехали к нам, отец мои!"
В предвкушении той минуты, когда они вдвоем будут стоять у алтаря, мальчика
охватила трепетная радость. Он, Бенедикт, - надежная опора отца Брамбо!
Сердце его наполнилось блаженным смирением, он закрыл глаза. В его
представлении святой Августин или святой Бенедикт выглядели совсем как отец
Брамбо: светлые волосы красивыми волнами ниспадают на плечи... Бенедикту
больше не придется краснеть перед прихожанами за старого отца Дара. Теперь
пришел другой - его прекрасные синие глаза излучают сияние, а бледное лицо и
тихий голос свидетельствуют о благочестивых помыслах. Перед мысленным взором
Бенедикта возник как бы по контрасту его собственный облик: смуглое,
скуластое лицо с приплюснутым носом, похожие на материнские, серые, с желтым
отливом, глаза, грязные, светлые, как солома, волосы, воспаленные ноздри...
После этого сравнения отец Брамбо показался ему еще красивее.
Бенедикту всегда чудилось, что церковь - это огромная звучащая
раковина, погруженная в безбрежное море святости. Сквозь закрытые двери
доносилось глухое бормотание, - казалось, отзвуки давних молитв, витавшие
среди пыли и теней, сливались все с новыми и новыми молитвами. Здесь царил
глубокий покой; за этими стенами мальчик забывал о крытых толем лачугах,
ютившихся вдоль Большого Рва, о красной летучей пыли, о навалах шлака, о
мусорной печи и мистере Брилле: все это было преходящим и бренным.
Незыблемой, вечной была только церковь.
Сюда он стремился, смиренный, но сильный духом, смертный и бессмертный.
Здесь было его царство. Здесь утолял он таящуюся в его сердце жажду гармонии
и веры, непоколебимого постоянства и вечности, святой справедливости
законов, предначертанных богом. Здесь, в этой церкви, где отзвуки молитв как