"Юрий Васильевич Бондарев. Выбор" - читать интересную книгу автора

зенитки. Но я закладываю уши ватой и, чтобы успокоиться, начинаю читать
подшивку "Нивы". Так, Ильюша, быстрее проходит время. И почти не замечаешь,
что они кружат над нашим районом. Они, наверно, целят в Могэс и в
Краснохолмский комбинат. Летом сгорел от бомб Зацепский рынок и снесло почти
целый квартал около Овчинниковских бань...
- Ты всегда была молодец, мать. Я за это тебя люблю! - сказал не без
грубоватой нежности Илья. - Трусихой ты никогда не была. А от судьбы никуда
не уйдешь, это тоже ясно. Помнишь, у Лермонтова "Фаталиста"? Я иногда
вспоминал его там, на окопах, и когда в окружение попали. Все, в общем,
будет как надо. Как на небесах написано.
Он взглянул на мать с шутливым превосходством, а она, не замечая его
веселости, сняла с чайника тряпичную грелку, пододвинула стаканы, начала
разливать чай, потом задумалась, глядя на Владимира близорукими глазами,
обезоруживающими ее строгое, когда-то красивое, но уже увядающее лицо.
- Что ты молчишь, Володя? Что пишет мама?
- Они ждут меня в Свердловске, Раиса Михайловна. Но я никуда не поеду.
Глупо ехать куда-то в тыл. Что там делать?
- Глупо?
- Надо завтра идти в военкомат, чтобы послали на фронт, а не удирать
куда-то на Урал. Я так решил...
Он запнулся. Она переспросила негромким вскриком:
- Решил? Так ты решил? И ты, Илья, так решил? Завтра?..
Раиса Михайловна уронила руки, растерянно повернула в сторону Ильи свою
маленькую, молодо причесанную голову с тяжелым пучком на затылке, а он, с
показным удовольствием отхлебывая чай, так грубо надавил на ногу Владимира
под столом, что тот вмиг сообразил о допущенной ошибке, неудобной оплошности
и договорил в замешательстве:
- Это я так решил, Раиса Михайловна, а не Ильюшка. Он пусть сам...
- И что ты решил? - спросила Раиса Михайловна тихим голосом.
Илья допил чай, отдуваясь, и звонко стукнул стаканом о блюдечко,
ответил убежденно:
- Я еще ничего не придумал, мать. Видно будет. Поживем - увидим, как
сказал ночной сторож и проснулся днем.
И он закинул руки за голову, потянулся в сладкой истоме, преувеличенно
показывая благодушную сытость, довольство, беспечное наслаждение домашней
обстановкой, он явно не хотел, чтобы мать знала все, и ничем не выдавал
себя, улыбаясь узковатыми, черно блестящими глазами.
Илья жил вдвоем с матерью, без отца, фотографию которого однажды
показал Владимиру, старую, тронутую по углам паленой желтизной фотографию в
альбоме, где бравый светлоглазый командир Красной Армии, исполненный юной
отваги, во френче, украшенном пышным бантом, при шашке, стоял близ чугунной
ограды. Илья объяснил, что отец после гражданской войны работал в
Генеральном штабе, потом служил на Дальнем Востоке, умер же в тридцать
восьмом году где-то на северном строительстве военного значения - и, сказав
"умер", зло дернул ртом. Так или иначе, была здесь очевидная семейная тайна,
ибо Владимир видел иногда, как фамильярно-грубовато обходился на людях с
матерью Илья, однако нередко заставал его вечером возле примуса за чисткой
картошки перед приходом ее из библиотеки. И бледнело, и загоралось его
смуглое лицо, когда наведывался в их квартиру назойливый управдом Козин,
чтобы напомнить Раисе Михайловне о своевременной уплате по жировке.