"Юрий Васильевич Бондарев. Выбор" - читать интересную книгу автора

подняла воротник, засунула руки в карманы пальто. - К чему это ты говоришь?
Ах, понимаю! Демонстрация самонадеянности... Не спутал ли ты меня с Полиной
или какой-нибудь другой влюбленной в тебя грешницей из спортивной школы?
- Ни с кем не спутал. Никакая не демонстрация, - сказал Илья тем же
тоном наигранной опытности. - Просто нам прощаться надо и давай
целоваться...
Маша вскинула голову.
- Как то есть целоваться?
- В лоб целуют маленьких детей. А тебя - в губы, конечно. Показать,
как?
- Это забавно. Попробуй, если у тебя получится.
С закинутой головой она стояла, смотрела на него, не вынимая рук из
карманов, подставив сомкнутые вопрошающие округленные улыбкой губы навстречу
какому-то близкому ужасу, и он, нисколько не стесненный, как будто привычно
делал так каждый день, притянул ее за локти и медленно прижался губами к ее
улыбающимся губам таким смелым долгим поцелуем, что она легонько стала
отклоняться назад, затем вынула руки из карманов, уперлась ему в грудь,
осторожно отжимая его, наконец, задыхаясь, освободила свой испуганный рот,
прикрыла его пальцем, выговаривая странным шепотом:
- Зачем ты так грубо? Если ты со мной прощаешься, то неужели ты хочешь,
чтобы я запомнила твою грубость? Нет, ты какой-то фавн, питекантроп...
- Разве? Грубость? Питекантроп? - ласково усмехнулся Илья. - Просто у
тебя вкусные губы. Можно еще?..
- Нет, не надо! - Она отстранилась, бледнея, и с фальшивой, неумеренной
поспешностью подошла к Владимиру, а он сразу упал в глубину ее туманного
взгляда и потонул в ее зрачках мучительно. - Мы с тобой тоже должны
проститься? Что ж, поцелуй, пожалуйста...
Колючая спазма сдавливала горло, и он не мог произнести ни звука в те
минуты, когда Илья говорил с Машей и целовал ее, не стесняясь его, как бы
считая это вполне допустимым при их дружбе, и то, что Илья на ее слова о
грубости ответил ласковой усмешкой мужской опытности, а она испугалась его
шутливой настойчивости и, как за спасением, кинулась прощаться с
Владимиром - все было до бессилия открыто и непонятно, хотя все выдавал ее
взгляд, дрожание ее ресниц, растерянное покусыванье губ - и он повернул
голову в сторону, чтобы не видеть ее лица, и молча пошел по улице, боясь не
сдержаться и обнаружить то, чего стыдился. Слезы душно заслоняли дыхание, и,
наверное, надо было для облегчения освободиться от них, но он не умел...
А ранняя темнота заволакивала улицу, металлически пахло инеем, гарью
бумажного пепла, который сыпался и сыпался в воздухе, и красноватое зарево
пожара в центре растекалось над заборами, черно выделяя сеть нагих ветвей.


ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

В дверь позвонили.
Васильев сказал рассеянно: "Пожалуй, на сегодня кончим", - и положил
палитру на стол, отомкнул замок (он запирался во время работы) - и в
мастерскую, стуча каблуками сапожек, вошла Виктория, в монгольской дубленке,
отороченной белым мехом, и сразу запахло уличным ветерком, свежестью
утреннего морозца. Она холодными губами поцеловала отца в небритую щеку,