"Юрий Васильевич Бондарев. Выбор" - читать интересную книгу автора

пальчиках дочери и при виде дыма сигареты, выпущенного ее юными невинными
губами, заметил приоткрытую откинутым воротником дубленки белую, лебединую
шею, показавшуюся тоже слабой, незащищенной, подверженной невидимой
опасности, и подумал, что не в силах ничего запретить дочери, что она начала
курить после той болезни и после того незабытого, загадочного, что случилось
с ней два года назад за городом, но о чем ни она, ни Мария не вспоминали
позднее.
- Ты, наверное, хотела мне что-то сказать? - спросил Васильев и подошел
к Виктории сбоку, поцеловал в легкие волосы, пахнущие родным теплом,
чистотой. - Ты не часто у меня, Вика...
Она, не поднимая глаз, думая о своем, хмурила брови.
- Па, именно об этом я хотела тебе сказать, - проговорила она строго. -
Тебя четыре дня уже нет дома. Ты постоянно стал ночевать в мастерской
зачем-то. Не знаю, что происходит между тобой и мамой, но все странно. Она
молчит, а я вижу, как она мучается. Понимаешь, па? Она ведь не пожалуется
никому, хоть ей и очень плохо будет. Нет, пожалуйста, не подумай! -
поправилась она с решительностью. - Никакие секреты я знать не хочу! Но с
вами что-то произошло после Италии, вы стали оба странные, и я не понимаю,
па, что с вами? В доме просто затишье мертвое! Знаешь, как раньше в пьесах
ремарки писали: затишье в доме, как перед грозой! Откуда гроза, папа?
Он посмотрел вопросительно, а она под его взглядом бросила с сердитым
выражением сигарету в пепельницу, и ее нежный изгиб шеи, болезненная
бледность тонкого лица, неестественно широкие серые глаза в мрачноватой тени
густых ресниц - все было хрупким, родным, Марииным, поразительно повторенным
в ней, в его дочери, повторенным его любовью к Марии, тайным колдовством
генетического кода, подчиненного двадцать лет назад только им двоим, и
полужалость, полунежность прошла в душе Васильева.
И он обратной стороной ладони, не запачканной в краске, погладил щеку
дочери, сказал:
- Я не стал другим, Вика. - Он отошел к раковине и принялся мыть кисти
в мыльной воде. - Даже больше, - сказал он, с виноватой улыбкой поглядывая
на Викторию и в то же время думая о внезапности простого, сейчас осознанного
им ощущения: "Неужели вот это сидит в кресле моя дочь, неужели в ней часть
Марии и часть меня, наша сущность, наша единственная надежда, наше
продолжение в мире? Что же я должен сделать для нее, чтобы она поняла, что
они - Мария и она - мне дороже всего, что жить я без них не смог бы..." -
Даже больше, Вика. Ты так и скажи маме: он любит нас сильнее, чем раньше. Но
я должен побыть немного здесь, в мастерской, поработать, подумать. И вы
немного отдохните от меня. Вы должны немного отдохнуть от меня, - повторил
он. - Так надо.
- Скажи, па, откровенно: в последнее время между тобой и мамой ничего
не произошло?
"Произошло разве?" - подумал он, чувствуя в своем состоянии равные и
правду и ложь, потому что ничего не произошло, нарушившего их прежнюю жизнь,
и вместе с тем произошло нечто неудобное для обоих, некоторое время назад
незаметно создавшееся, что трудно стало преодолевать, когда они оставались
вдвоем, и, уезжая из дома, запершись в мастерской, он убеждал себя, что и
это надо тоже пережить в работе и одиночестве.
- Все в порядке, дочь, между мной и мамой никаких страшных событий не
произошло, - сказал почти шутливо Васильев. - Может быть, мы чуть-чуть