"Юрий Бондарев. Публицистика" - читать интересную книгу автора

Да, конечно. Серьезная литература уже полностью перестала заниматься
так называемой костюмной частью, броским экстерьером, - поверхностные
краски не воспринимаются как искусство. Исчезли пышные неоклассические
фасады с порталами и башнями, появился добрый и проникающий скальпель
хирурга, рентгеновский аппарат. Но литература пошла вглубь не сама по себе
- диктовала жизнь. Наши герои сделали полный вдох и полный выдох. Возросла
их самостоятельность. Литература стала пристрастнее исследовать то, что и
должна исследовать, - комплекс поступков как импульсов порой непостижимых
человеческих эмоций, анализируя в человеке добро и зло, любовь и
ненависть, страх и освобождение от страха как проявление самоуважения. Эти
категории, слава богу, перестали быть только назывными, заданными для
геометрического разделения персонажей на "положительных" и
"отрицательных". Возникла иная измерительная категория: человечность.
Следовательно, серьезное искусство стало более глубинным и более
осмысленным. Оно ушло от приблизительности, от вязкого и расплывчатого
правдоподобия. Оно перешло на сторону большой правды.
Однако не стоило бы преувеличивать собственных заслуг, подобно Золя и
французским натуралистам, утверждавшим, что они знают о человеке все. Если
мы хотим быть скромными, то должны сказать: "Мы еще знаем о современном
человеке мало, но когда-нибудь узнаем все".
Одним из самых неприятных впечатлений в моей жизни была встреча с
совершенно реальным персонажем, когда-то наделенным маленькой, но крепкой
властью, затем правдой времени лишенным ее. У него был тускло усмехающийся
взгляд человека, который давно узнал о людях все низменно-подлое,
достойное презрения и кнута.
Я убежден, что серьезная литература не имеет права вставать в позицию
изверившегося индивидуума. Писатель может злиться и гневно отрицать
мертвое, негодовать и сомневаться в чем-то. Но он лишен права быть
озлобленным на человека. Это противопоказано истине. Как и великие гении
вечной мысли, художник обязан исповедовать свое святое и непоколебимое,
быть трезвым исследователем сложных и противоречивых явлений жизни, как бы
ни были горьки порой его соприкосновения с материалом, как бы ни одолевали
его иной раз сомнения.
Я уверен в этом еще и потому, что искусству последних лет стала чужда
опасная прямолинейность, гладкая, как отполированная поверхность,
вызывающая лишь мысль о безмыслии.
Человек - вот вечная, никогда не стареющая, никогда не подверженная
никаким изменениям и модам тема. И говорить мы должны об этом.
Может ли литература изменить мир? После того, что сказано великими
классиками всех эпох о зле, жестокости, зависти, коварстве, прелюбодеянии,
предательстве, угнетении человека и т.д., все эти извращения и пороки,
казалось бы, должны были полностью исчезнуть с лица земли. Но они не
исчезли. Они меняли форму и искусно камуфлировались. В то же время, как бы
ни был отвратителен порок, он редко признает себя пороком и всегда готов
защищать отвратительную свою сущность, найти оправдание своим поступкам.
Почти вся литература критического реализма играла в этом смысле роль
предупреждающего знака, но вместе с тем она искала и пути к
совершенствованию человеческого общества. Социалистический реализм
действителен и активен ради утверждения человеколюбия. Но мы не
констатируем факты с холодной беспристрастностью, которая предлагает одну