"Андрей Тимофеевич Болотов. Записки, написанных самим им для своих потомков (1790) " - читать интересную книгу автора

и самый вид из окошек простирался на одни только почти шпиклеры, и ничего
хорошего из них было не видно. Что-ж касается до хозяев, то были они люди
самые бедные и такие, у которых мы не могли не только чего иного, но и
никакой бездельной посудины, для принесения воды и на прочие надобности,
добиться. Досадно мне сие было чрезвычайно, и я так недоволен был моею
квартирою, что не преминул в тот же день жаловаться о том моему капитану и
просить, чтоб постарался он доставить мне квартиру сколько-нибудь получше. И
как капитан мой меня любил, то он сего и не преминул сделать, и, по дружбе
своей, произвел то, что я чрез несколько дней получил другую и несравненно
уже лучшую и такую квартиру, которою я был совершенно доволен. Но как прежде
нежели получил я сию новую квартиру и на нее переехал, произошло со мною уже
нечто такое, о чем упомянуть не будет излишним, то и перескажу о том прежде.
Не успели мы расположиться на квартирах и кое-как обострожиться, как с
нетерпеливостью хотелось нам удовольствовать давнишнее свое желание, и весь
сей славный для нас город выходить и осмотреть. Я предпринял путешествие сие
на другой же день после нашего прибытия и обегал все наилучшие площади,
улицы и места сего города, и не мог довольно налюбоваться красотою и
пышностью многих улиц, а особливо так-называемой Кнейпхофской большой
улицы{29}, которую наши тотчас окрестили по своему и назвал Мильонною,
потому что вся она была не только прямая, но состояла из наилучших и
богатейших домов в городе. Не с меньшим любопытством смотрел я также и на
старинный замок{30}, или дворец прежних владетелей прусских. Сие огромное
четвероугольное, воздвигнутое на горе и не совсем начисто отделанное здание
придавало всему городу важный и пышный вид, а особливо построенною на одном
угле онаго, превысокою четвероугольною и никакого шпица и верха не имеющею
башнею, на верху которой развевался только один большой флаг и видимы были
всегда люди, живущие там для содержания караула. Однако я оставлю описание
сего города до другого случая, а теперь расскажу вам, любезный приятель, что
путешествие мое в сей день не кончилось одною пустою ходьбою, но возвратился
на квартиру свою обременен будучи некоторыми безделушками, которые тогда
казались мне наидрагоценнейшими вещами на свете, и коих приобретение
причиняло мне бесконечную радость и удовольствие. Но какия-б они были? Сего
вам никак не угадать, любезный приятель, ибо вам и на ум того приттить не
может, что меня так обрадовало.
Вы знаете уже то, что я из малолетства был превеликий охотник не только
до книг и до читания, но и до рисованья, и что для меня всегда
наиприятнейшее было упражнение гваздать и марать кое-что красками. Теперь
скажу, что ходючи тогда по городу, случилось мне с одной улицы на другую
проходить маленьким скрытым проулком, наполненным лавочками с разными
товарами. Так случилось, что в самое то время стоял пред одною из сих
лавочек какой-то человек и рассматривал печатные картинки. Увидев сие и
будучи крайним до них охотником, тотчас я подступил к нему и начал вместе с
ним перебирать оные. Лавочник, приметив, что и я с любопытством их
пересматриваю, достал еще целые кипы сих листочков и положил на прилавок. -
Что это, спросил я, неужели все картины? "Так", ответствовал он, "это все
эстампы и не угодны ли которые из них будут". Нельзя изобразить, как
обрадовался я, увидев их тут несколько сот и разных сортов и иные
раскрашенные красками, а другие черные. Я позабыл тогда все на свете и,
отложив дальнейшую ходьбу, сел себе на прилавок и положил все пересмотреть.
Но не успел я начать сие наиприятнейшее для меня упражнение, как лавочник,