"А.Богословский. Спасение ("Знание - сила", 1982, N 1)" - читать интересную книгу автора

- Останутся, - небрежно махнул он рукой. - Но знаменитыми не станут...
Нет, писать при жизни таких титанов невозможно, расчета нет. Ведь еще Лев
Толстой жив! И Чехов! Чехов жив?
- Жив, - подтвердил я и осторожно спросил, ибо очень любил печальную
музу Чехова. - А когда он умрет?
- Не помню, - подумав, ответил Павел. - Сейчас 902-й... Ну, что-то
очень скоро...
- Господи, какой ужас! - вырвалось у меня.
- Да-а... - протянул он, погруженный в свои размышления. - Попишешь
тут, как же... - Он вновь задумался, и лицо его вдруг просветлело. -
Послушай, Толя, а Блок написал уже стихи о Прекрасной Даме?
- Не знаю, - сказал я. - Я не читал, не слышал.
- Нет? - оживился он. - Так-так... Ну, а там: "по вечерам над
ресторанами..." "Незнакомка"? Они же знаменитые.
- Нет, - сказал я. - Я слежу за журналами. Этих стихов не было.
- Не было? Точно? - глаза его заблестели, румянец выступил на бледных
щеках. - Толя, это же гениально! Я напишу эти стихи! - От нахлынувших
чувств он даже задохнулся. - Черт возьми, как же я об этом не подумал!
Ведь все, что еще не написано, - все мое! Черт возьми!.. - он схватился
руками за голову. - Ведь можно жить, Толя, можно жить!
Я смотрел на него и никак не мог понять, что он имеет в виду. От
волнения он расстегнул верхнюю пуговичку своей странной рубашки.
- Значит, так, - заговорил он деловым голосом. - Сначала кое-что, что
помню из Блока. "Молчали желтые и синие", там... "Под насыпью во рву
некошеном" и всякое... По вечерам над ресторанами какой-то воздух дик и
глух, и правит окриками пьяными тара-та-там весенний дух... нет,
тлетворный дух... Ладно, остальное припомню, а чего не припомню, сам
доделаю, дело привычное.
- Но это же будут чужие стихи, - попытался возразить я. - Постой,
постой... Ты Ведь даже не помнишь Их точно. Ведь ты испортишь их,
испортишь для будущего!
- А, ничего! - махнул он рукой. - Если в наше время мои тексты кушают,
то небось ваша публика уж тем более не подавится! - Он взмахнул руками. -
А дальше, дальше! Я помню, Горький написал "На дне" в девятьсот втором. Но
в девятьсот пятом будет революция... первая русская революция, и Горький
после нее напишет роман "Мать", который нашумит в народе. Фигушки! Это я
теперь напишу "Мать". Ниловна там, Павел Власов, сходки, ведущая роль
рабочего класса... А уж позже можно будет "Ночь, улица, фонарь,
аптека...", а там и начинать Маяковского, пока он сам не начал!.. - Павел
вспотел, раскраснелся. - Деньги, Толя, будем грести лопатой!
- Как же так, - проговорил я растерянно. - Ты же обкрадываешь
писателей, присваиваешь себе их произведения...
- Где они, эти произведения? - с жаром воскликнул он. - Нету их! Я
напишу, они и появятся! - Он зажмурился от предчувствия успеха. - Какой же
я дурак, как же я раньше не сообразил! Только сиди, вспоминай да
записывай! А память у меня хоро-ошая...
Я вздрогнул и покрылся гусиной кожей от ужаса перед тем, что может
натворить этот странный, беспринципный человек из будущего, которому я так
неосторожно подал идею заняться литературой.
- Постой же, постой, - пробормотал я. - Но как же честь, честь русского