"Леонид Богданов. Телеграмма из Москвы (Сатирическая повесть по советской действительности) " - читать интересную книгу автора

уже различить на них имена более чем двадцати ответственных работников
района, обвиняемых в преступном саботаже воробьепоставок.
На следующий день, когда в "Орешниковской правде" появился посмертный
портрет воробья с подписью: "Один из многих, заготовленных в районе,
полнокровных и долговечных экземпляров", в райком стала поступать первая
продукция. Так, после долгого шума и мытарств, началась кампания по
выполнению правительственного задания. А раз началась кампания, то,
разумеется, начались новые мытарства, поднялся новый шум и полезли наружу
недочеты. Первый недочет помог вскрыть дед Евсигней. Когда к вечеру мощный
аппарат райкома принял уже пять воробьев, заприходовал их в книги, заполнил
на них десятки анкет: цвет, рост, самка или самец, если самец, то почему? и
т. д. - и в общем истратил на оформление воробьиных бумаг 360 рабочих
человеко-часов, в райком явился дед.
- Нет воробьев, - заявил он с порога
- То-есть, как нет? - переспросил Маланин, указывая на кучу
оформленных бумаг.
- Бумажки есть, а воробьев нет! - авторитетно подтвердил дед
Евсигней.
Срочно составленная комиссия из четырнадцати человек во главе со
Столбышевым на рысях потрусила к коровнику колхоза "Изобилие". В этом
здании, после изгнания из него коров, - не подохнут на улице, чай,
колхозные, привычные, - было устроено "воробьехранилище". Первым в
воробьехранилище вошел Столбышев, остальным же членам комиссии и не надо
было входить: через огромные щели в стенах они и так видели, что помещение
пусто.
- Маланин! - заорал Столбышев, просовывая голову в стенную щель. --
Опять негосударственное, нерадивое, так сказать, отношение?
И тут, совершенно не понимая пагубных последствий, козел отпущения
Маланин стал на столь же проторенную, сколь и пагубную дорогу, которая
привела миллионы партийцев в концлагери Дальнего Севера и еще ближе - в
подвалы органов госбезопасности на предмет беспересадочной переправки в мир,
где отсутствует классовая борьба. Маланин начал обвинять старшего:
- Позвольте, товарищ Столбышев! Я это помещение вижу впервые! Вы его
сами выбрали, вы и виноваты!
- Как я могу быть виноват, когда я здесь старший?! - сразу же
парировал его Столбышев и с места в карьер перешел в контратаку: - Не
вражеская ли, того этого, рука ведет подкоп под авторитет партийного
руководства? Я знаю, что у некоторых, не называя, так сказать, фамилий,
чешутся руки сорвать важное правительственное задание! Но мы, коммунисты,
умеем распознавать врагов... Бдительность!
При последнем слове Столбышев так сильно ударил кулаком в стену бывшего
коровника, что ветхое здание закачалось, затрещало и стало рушиться.
Столбышев избежал участи быть похороненным под социалистическими развалинами
только потому, что всегда внутренне был подготовлен к подобным случайностям
и в процессе посещения строений выработал в себе чутье, присущее старым
шахтерам и дровосекам. Не растерявшись, он с криком: Полундра! - ринулся
через ближнюю щель наружу и имел еще время понаблюдать, как убежище
колхозных коров от лютых сибирских морозов превратилось в груду полусгнивших
досок, балок, перетрушенную такими же прогнившими соломинами, составлявшими
раньше крышу.